Они били его так усердно, что будто хотели разделить его на части, а те части на еще мелкие. Так старались, что пот струился по их трём лицам, их рубашки взмокли от напряжения. А он едва дышал или нет, уже и не было никакого значения, так как само избивание было похоже на разбушевавшегося в операционной хирурга, балдеющего от крови. И чем дальше он резал и кромсал рану или тело, тем больше ему хотелось еще. Конечно это патия, и в этом нету никакого сомнения. Но эти Тёма, Сеня и с ними неизвестный были еще накачаны алкоголем, кровавые эндорфины плескались в их душах, глазах, мозгах и телах, а может и еще что-то дало им насилия, кроме алкоголя.
Отсвет от ламп дороги в темноте подсвечивал их огромные, летающие, как в цирке, башмаки с кулаками, обрушивающимися на тело, сначала стоящего, потом уже лежащего человека. Шоу башмаков с кулаками продолжалось бликами света, что придавало этой картине некий феерический характер псевдожизни, некоей романтики, такой интеллигенции избиения.
Но им казалось что ещё нужно, и они с размаху, разбегаясь вонзали в него свои кроссовки, бутсы, каблуки, не понятно в какие части, но он, Паша, дышал. Потом они решили сорвать с него цепочку с шеи, и не получалось, видно что она была очень крепкой и перетягивала их усилиями ему горло. Кто-то из них тянул её, словно бурлаки баржу на Волге в 19-м веке. Им во чтобы то ни стало надо было сорвать её с шеи, но она никак не снималась, перетягивая горло своей «любимой жертве» всё больше и больше.
Смотри задушим, — тихо прошумел Сеня;
Ну и да хрен с ним, — бурлил злыми эндорфинами, неизвестный;
Нельзя, 105-я светит, — шепнул Тёма;
И точно, и надо понимать, что мы ведь просто мстим ему, за то, что он счастлив, и не должен быть счастливым без нас, — пьяно выговорил слова-мысли, Сеня;
Чёрт, подыхает, оставь ты ему эту цепочку, сказал Тёма, на ней же крест, может Бог не даёт, — пробуравил словами ночь тишины, Тёма;
Портфель с бабками у меня, теперь можно отваливать, давай заканчивайте, а то мало ли менты нагрянут, — зверским шёпотом убийцы, выговорил неизвестный.
В в это время лежащий Паша думал, — а если бьют, значит я кому-то нужен, ведь когда тебя не бьют, не замечает значит, ты вообще не нужен никому, ну, а если бьют, значит я нужен.
Последнее время я вообще никому не был нужен, жил в состоянии полного балдежа, а меня просто обсасывали такие пиявки-люди, как будто никого нигде не существовало.
Теперь же меня били как самого популярного артиста, может быть сравнимого с солистом группы Битлз — Ленноном, его же убили за то, что он был счастлив. В тени темноты стояла, не шелохнувшись небольшая лужа крови, видимо Паша был очень нужен, очень.
Как же здорово когда ты нужен, — внутренние мысли сами говорили себе и собой, при этом тело Паши подвергалось изысканному насилию в непроглядной темноте ночи. Он вспомнил, что любил пройтись после работы домой, по парку. Было уже темно, он улыбался тёплому вечеру. Парк был почти пуст, незадолго до этого он встретил в парке того, кто ненавидел его счастье и потом, после этого случая погиб. Неважно был ли Сеня, прямым или косвенным родственником, так как это не имеет никакого значения. Слово «родственник» никогда не означало — друг. Удар чем-то тяжелом по голове оглушил его сознание.
Ну-ка, я ему сейчас заеду прям по морде, — вопил, в экстазе, Сеня;
Ах, он еще и улыбается, зараза, красавчик, в морду каблуком, суке, — истерил неизвестный;
Получи падла, еще хочешь? — на, — кричал Тёма — брат Сени;
Ну-ка дай, отойди в сторону, сейчас ему в пах врежу ботиночком, — орал неизвестный;
Бабах, бабах бабах, — орала троица;
Щас ему надо почки пробить, — башмаки с каблуками тяжелыми носками бутсов гуляли по телу Паши, как кони в гонке, по ипподрому. Им ничего уже не мешало, ни лужа крови, ни то, что он потерял сознание или почти умер.
В тумане ночного беспредела бестселлера жизни трех выморозков, он смутно видел их пьяные озверевшие лица, с большими молодыми меркантильными кулаками, сжатыми до предела злобы, ноги летающие отдельно от них, оскалы зубов, кровожадность была лучшим выражением чувств этих людей. Шабаш безумия метался в отдельно взятой части земли, о которой никто не знал. Люди мирно спали в своих домах, ожидая утра, издалека виднелись непогашенные светом окна, тёмные дырочки-окошки квартир, где была добрая или злая жизнь. Паша умирал.
Не сдохнет, живучие они, эти счастливчики — кричал Сеня;
Да, ещё двигается, — пощупав пульс на шее — сказал Тёма;
А часы с сапфиром?, — уже собравшись уходить, сказал неизвестный;
Я пробовал тоже не снимаются, тут какая-то западня во всем, знаю, что счастливчики охраняются Богом. Я ему, это, ну, наступил на руку, пытался снять, а замок, не открывается, ну я ему за это придавил пальцы до крови, бутсой, пусть знает наших, Тёма заржал злобой ночного тирана, уничтожавшего святое;
Хрен с ним, пощупай пульс, Сеня. Здесь бабла хватит на всех и всё, — давай валим, пока не замели, если еще сдохнет, тогда хреново, — и в полоумном бреду троица резво поскакала в тропинки бессмысленности леса парка, уносившего их от счастья навсегда.
МЫСЛИ
Паша лежал и думал, хоть и тело было почти разрушено, но сознание двигало абсолютно неприсоединяемые к происшедшему мысли, образы и темы.
Ведь нужно просто присоединять одно к другому, одно к другому… и получаются океаны счастьев, — затем мысли его продолжили плыть фонтанами любви к человечеству;
Вот например, моё постоянное желание — чтобы этому, тому или какому либо неизвестному человеку, было хорошо, именно само всенепременно, желание, чтобы ему было хорошо, но никак не мне;
Нет именно им, не мне, должно быть хорошо, — продолжили мысли Паши. И, тогда, с их разрешения, что можно и исключить, к этому своему, неизвестного человека «хорошо» можно присоединиться;
То есть получится, что мы ждём иногда всю жизнь и умираем, так и не дождавшись соприкосновения душ, а тление нашей жизни продолжается, а соприкосновения душ нет;
Ожидаемое соприкосновение душ, оно бывает так рядом, но мы же слепы;
Господи, только чтоб не спугнуть, — мысли улетали в темное небо сыпучих звезд, мелькавших и подмигивающих Паше и говоривших ему, что он жив. Асфальт, на котором он лежал в луже крови был тепл.
То есть, — продолжила мысль Паши. Итак если тебе «хорошо» и тогда и будет и мне хорошо, а когда мне и тебе хорошо, получается ожидаемое воскресение душ.
Кровь рядом застывала, таяло вечернее тепло земли и божественного воздуха, и Паша не умирал. Он привстал на колени, измученные нагрузками движений жизни, и начал ползти, переползая с асфальта на траву. Встать он не могу, спина была перебита, и она не давала ему подняться. Паша был уверен, что каким-то образом он доберется до дома, хотя ползти ему надо было около 2-х километров. Он подумал, хорошо, что не 10 и улыбнулся сам себе внутри, понимая, что его улыбка с побитым лицом, ночью означала просто темное пятно.
Пока он полз, чтобы было веселее и не терять время, он размышлял.
Ну вот например, — надо постоянно думать о других людях, думать так, чтобы им было приятно и они чувствовали заботу и тогда и ты будешь счастлив, — переползая через безлюдную автодорогу, — думала мысль Паши;
Также было бы неплохо думать и том, когда ты знакомишься с кем-то, то принимаешь на себя обязательства никоим образом, никакими поступками, не навредить человеку;
И тогда, когда ты знакомишься с кем-то, прежде всего ты должен сказать самому себе: — что мне ничего не нужно от него, что само знакомство нужно, — продолжила мысль Паши;
Чтобы он или она, — мысль продолжала говорить, — познакомился с тобой, но так, чтобы не было личного и корыстного;
Ведь это ему, не мне нужно, чтобы его жизнь изменилась благодаря тому, что я буду предавать в жертву самого себя, и если изменится его путь;
Вставая на его пути, охраняя его и меняя траекторию его жизненного полета двуногого человека, — опять улыбнулся Паша, сквозь не открывающийся запёкшейся кровью рот;
Ага, — обрадовался Паша своей мысли, — это ему нужно, ему, но никак не мне, и само знакомство с ним, с ней это и есть тоже определённые жертвы. Жертвы?! — ну никак нет!
Жертва? — ведь никто не знает почему я, ты знакомятся, никто этого не понимает;
Он или она, с кем ты хочешь познакомиться, всегда думает что кому-то что-то надо, — мысли запутывали всё дальше Пашу;
Главное же в другом, — продолжила мысль, без участия Паши, сама по себе, отделившись от существа тела и души Паши;
Истинное же счастье того или иного знакомства, которое может привести к возникновению ожидаемого соприкосновения душ, — выпалила вторая мысль;
Вы не поверите, ну, конечно же вы не поверите, — ЭТО СЧАСТЬЕ, что я могу думать, да думать, думать, думать, просто возможность думать об этом человеке, — ведь больше ничего мне и не надо;
Когда же жизнь наполнена этим, — Пашина мысль выпорхнула таким светлячком в ночи. Да, вот оно счастье — иметь возможность думать о другом, многие же лишены такой возможности и просто ждут;
Как же это здорово, как же это прекрасно, когда ты можешь думать о человеке, которому приятно, что ты думаешь о нём. Экая редкость, — мысль тоже улыбалась.
Ночь лежала, посапывая вместе с тёмно-зелеными деревьями и людьми в квартирах домов, светами фонарей напоминая, что наступит утро нового дня, которое будет будить их пением птиц, шумами от машин, электричества и голосов людей, считавших говорить — надо. Мысли неотрывно следовали за теплом и душой Паши, ползущего Маресьевым к дому.
Проходит время, и твое — думать о ком-то, оборачивается светлыми яркими такими, ну не поверишь, цветастыми, душистыми, ярчайшими и незабываемыми бликами глаз. Это как будто ты ешь любимый торт и он тает у тебя во рту, ты закрываешь глаза… и о блаженство;
И вот еще что, — продолжила другая мысль, — обратное обращение в твою сторону, ощущение того, что ты нужен, — вот это было бы нужно;
Правда это бывает очень редко или почти не бывает, — вздохнула третья мысль;
То есть твоё то, что ты думаешь о ком-то можно и довести, или оно само образуется до состояние, когда можно читать в этих глазах то, что и ты нужен;
Это не значит что это благодаря обратному ответу, ты хотел познакомиться с этим человеком, — мысли начинали сталкиваться;
Ты, то есть я стал нужен, третья мысль опять влезла в разговор, — опять говорю об эгоизме, желании получить такой шершавый блеск глаз близкой и благодарной души.
Вот-вот, молвили мысли, — человек не знает, что он знает о том, что ты думаешь о нём. Вот оно, вот.
И вот ещё — не самое страшное, что меня чуть не убили — думал Паша. Не страшное то, что меня били, и оставили часы и цепочку. Главное — мне оставили возможность заботиться о других и думать — это же важнее.
Это же опять счастье иметь возможность заботиться. И это счастье иметь возможность заплатить этими побоями и страданиями за счастье иметь такое. Разве это не понятно, что, ну поймите, — думал Паша, что ты можешь давать свет другому человеку, но можно и упустить этот момент.
Закружилась голова, ещё немного, доползу, ну вот и ты — подъезд. Попробую встать. Паша встал, оперся о стену и влез в дверь, потом в лифт и в квартиру. До свадьбы заживет — бормотал он. Ободрал немного ноги, зато я жив, почти живая спина немножко болит голова, гематомы в области спины. Паша лег на диван и заснул.
Это не страшно это совершенно не страшно ведь страшнее когда у тебя никого нет. Вакуум сознания и души — это душевная пропасть, опустошённость, одиночество, и ты в них живешь, — мысли продолжали ему сниться.
Ты бы, ты мог думать и заботиться?, — спросила у Паши мысль;
Конечно, ведь это главное для чего и живу, а разве можно по-другому? — ответил Паша
Пройдёт совсем немного, совсем чуть-чуть времени и ты увидишь голоса, которые не говорят тебе благодарности, их нет, — сказали хором мысли Паше.
Голоса говорят тебе — нам некогда, они просто живут и какое им дело до тебя, дурак ты Паша;
А мне хватает, что изредка читаю счастье в глазах и их голосах, и понимаю, что причастен к их счастью — а что еще нужно?!, — вторил мыслям Паша
Понимаешь что ты жив, — продолжил Паша, — благодаря именно этому — порханию цветочных бликов счастья в осчастливленных глазах, а их искорки души в тех глазах залетают небесными крылышками и порхают уже в твоей душе, — Паша замолчал.
ВАНЯ
Совсем неважно кто бил тебя?, родные, не родные, близкие, друзья, — вошёл в комнату, всегда открытую для Ивана, Иван — друг Паши;
Ведь это не меняет никакого абсолютное значения, — Иван достал 3 литровых разных сортов бутылки скандинавского Абсолюта, всяческие закуски, огурчики, Украинское сало, чеснок, хлеб и выложил на стол;
Вставай болезный друг мой, Пашка, — засмеялся Ваня, оглашая комнату смехом титана;
Ты «Дефендер», с собой не носишь, «дурында», а надо было бы, пальнул бы им по харям, патроном на медведя и все было бы хорошо, а то и картечью за такое было бы лучше, — Ваня откупоривал бутылку, покрытую снежным инеем, — из морозилки, сказал Иван;
Хорошо, что ты пришёл, иначе без тебя тоска беспросветная, хоть бы рояль свой принес, ах да, он тяжелый и он не войдет в проёмы двери, — уже ржал, умытый водой лица, Паша;
Щас бы сыграл мне твоего любимого Моцарта, — соскучился по твоим нотам, Ваня — наливай, уже, — игриво сыграл словами Паша;
А потом какая разница, кто убивает? — ты прав Ваня
Ну да, разницы нет, бывает конечно и мама и папа, дедушка и бабушка, но как правило мама с папой не убивают своих детей, чаще наоборот — дети убивают своих родителей, а потом сразу и сами погибают, — разливал Иван ежевичную водку по стаканам;
Ваня, знаешь сначала долго я лежал и понимал, что это благодать Божья. Там вверху были звезды, тишина. Все пьяные люди ушли наверно и лежат в кроватках, — думал я. Кто-то звонил кому-то, потому что их не пускают жёны, и они кричат, что не они незачем вышли замуж, или женились не за того и не тогда. Тогда зачем же они вышли замуж за дурака,? Ваня — Паша выпил 200 грамм ежевичной, внутри загорелись огоньки тепла.
Ваня — друг Паши был огромного большого телосложения, и его рост был больше возможного, и даже дверных проёмов. Так как, вставая в двери, все понимали, что строители сделали халтуру, и что они забыли сделать сам проём двери, и в комнату нельзя было войти. Тоже самое можно было сказать и об окнах и оконных дырках в домах, конечно они были маленькими.
Ваня вставал около окна и все было понятно, окна больше не пропускали свет. Было дидактически доказано, что строители, прорабы и прочие халтурные люди, строительного происхождения никак не могли понять, что входы для людей в квартиры и комнаты для прохода людей, на что Ваней было доказано обратное. А окна Иван сделал своей фигурой непроницаемыми, в чём тоже обвинял рабочих всех специальностей, которые делали стройки, при чём было понятно, что сам Ваня делать ничего в строительстве не умел.
Ваня, вот смотри, — в Паше опять затрещали хрустом поленьев печи, мысли. Счастье появилось, ну, так вот, как только оно появилось, его надо схватить и держать, эдак крепко, крепко. Ты меня слышишь, — уже слегка захмелевшим языком мыслей, говорил голос Паши, — вот появляется Счастье, и ты его пожалуйста держи, держи не упуская его ни на минуту, ни на секунду, ни на милисекунуду, и если пропустишь его, то больше не встретишь;
Ваня, ты меня слышишь?! внутренний мой мир слышишь или не слышишь я тебе говорю слышишь? — Иван толкнул Ваню;
Слышу Паша, слышу, я тебя всегда слышу, это вот сейчас люди слушают и потом вроде бы как подтвердить, что они не инвалиды с детства, особенно менты и чиновники говорят: «Я тебя услышал» — что это означало никто не знает, но видимо, только инвалидам с детства давали погоны и чины;
Эх блин, дурь ты наша — Ваня наливал по второму стакану — потом встал и загородил собой окно, стоя спиной к Паше, при этом в комнате было прохладно, будто Ваня заменял собой самый современный кондиционер, при чем все японские «Тошибы» мира отдыхали, а немецкие загорали;
Послушай Вань, прикинь клёво было бы, если бы они меня мочканули? — ну меня бы не было сейчас с тобой, так? — Паша потянул руку ко второму стакану брусничной;
Ну да, ты бы был на небе с Ангелами б водку пил, ну так ведь, Паша? — Иван крякнул и выключил кондиционер, отойдя от окна;
Может это было — Воскресение души моей, Ваня? — хрустел свежим огурчиком, Паша, подсаливая его;
Паша, вот сколько тебя знаю, ты словно настоящий «КИБЕР», тебя разламывают на несколько частей, ты ползешь, собираешь останки тела и чувств, заряжаешься энергией от твоего любимого Солнца, потом собираешь все в кучу, строишь всё, добавляешь свою душу и ты опять готов к бодрой и весёлой жизни, жаль, что я так не могу — хрустнул Ваня луком с солью, и продолжил;
Думаю это связано с тем Паша, что ты отдаешь всё людям, всё, что у тебя есть и никогда не думаешь о себе — типа дурень или дурак, ты, Паша, Идиот ты, с большой буквы, Паша, — и целый помидор закуской, пропал во рту Вани:
Ваня, я же думаю всё про воскресение души, — по-прежнему хрустя огурчиками, говорил Паша, продолжая говорить;
Понимаешь, дорогой мой друг и сотоварищ Ваня, тело ведь страдает, а душа получает, потому что если бы тело не страдало, то душа бы не получала, — понимаешь Ваня?!;
Дурак ты, — Паша, истинный, во истину, дурак, разве цена твоей души — жизнь тела? — Ваня опустил себе в живот еще пару помидоров;
Пашка, претерпел, ты дурак дураком, но мало, таких как ты дураков, а может и не бывает на свете, ты чё не врубаешься, может ты Дурак Номер Один — и Ваня огласил своим смехом, глубокого баса баритона комнату, наливая клюквенную в стаканы, — а может и бывают, но навряд ли, — заключил Иван;
А я думаю так, — уже более спокойно с разогретой душой, говорил Паша, — вот сделал я добро человеку бескорыстно, потом увидел, что он счастлив, главное чтоб он только не знал, что я его душу разбудил и он из-за того счастье получил. Увидел, что он стал другим, ну это и есть его счастье, а мое — видеть его счастливым. А вот за это пусть бьют, — Паша выдавил каплю слезы в стакан клюквенной;
Значит, юродивый ты Паша, ну хотя ты прав, коли другому хорошо, так и тебе радостно. Пробудили Благодать Господню для кого-то, ну так и не о чем беспокоиться за него. Так ведь Пашка, может это и есть Воскресение Души, по твоему. Хороший ты человек, Пашка, дурак, правда, ну дураки и идиоты — они ведь разные. Мне с тобой, всегда, как с другом приятно поговорить. Но что тебе могу сказать, ведь если бы было у тебя ружье, так это было бы лучше, тогда тебя не надо было бы собирать по частям, — расхохотались оба, заполнив горьким смехом музыки Шумана окружающее пространство жизни.
Паша и Ваня продолжили разговоры, смеялись, плакали пьяными мужскими слезами, до позднего вечера или следующего утра, что уже не так важно, вспоминая свои похождения и приключения.
2017 06 07
schne