Я отрицаю все, что было мной, ещё вчера казавшееся важным -песочным замком, парусом бумажным, водой и ветром, призрачной стеной. Нас не было- в моих черновиках не сохранилось писем и рисунков. Нас не было, идут вторые сутки безвременья, застывшего в веках. Свободы нет, как нет и темноты, что отменила это заточенье. Когда пришла пора менять теченье, достаточно движения воды. Не помню лиц, не знаю, не зову, определяя по координатам ту женщину, которой я когда-то самой себе казалась наяву.

А хочешь правду? Страна пуста, пора на картах стирать пути. Не сердце — маленький гибралтар в моей груди. Коснуться шторы, смотреть во двор, стеклом по капле ловить закат. Ты полуостров, ты лабрадор — без поводка. А хочешь правду? Я нынче днем от всех дверей отдала ключи. Во мне испанский горит огнем, а ты молчишь. На мне ни памяти, ни креста, я никому не желала зла. Но сердце — маленький гибралтар, британский флаг. Я плохо помню, что будет до — лучи, врачи, имена детей. Ты полуостров, ты лабрадор, ты черный день. Четыре с четвертью до земли, и тихий голос, и прядь волос.

И мы могли бы убрать пролив, но — не срослось.

Мои маленькие девочки, играющие со временем, игрушечные рифмы в комнате, не знающей стен.

Под Ла-Маншем одиннадцать долгих лье, но куда бы на север ты ни бежала, наша общая нежность, луна во льве, засыпает на склонах Килиманджаро. Завтра ты приедешь на Лейстер-сквер, за спиной Шекспира, с изнанки кадра, будут желтые листья в седой траве, истлевающий голос старинной карты. Отыщи тот лист, что хранит внутри малахит и охру, резной рисунок, береги единственный материк, разделенный экватором наших судеб. И спускаясь к тяжелой густой реке, оглянись, чтоб увидеть туман над башней, уводящий львицу на поводке из прохладного вечера в день вчерашний.