Был таким же, как все. Даже слишком таким, как все. В Луна-парке катался на чертовом колесе, стоматологов сильно боялся, лечил отит. Загадал, что однажды над городом полетит. На закате скрипучие рамы лизал пожар. У родителей клянчил огромный воздушный шар. Шар купили ему, только шар не помог. Вообще. Отказался от ужина, плакал, забился в щель. Не хватило воздушному шару подъемных сил. Больше он ничего у родителей не просил.
Жил не то чтобы плохо. Учился любви. Взрослел. Целовался в парадной — у нас дефицит омел. Стал слегка нелюдим. На заводе пахал как вол. А женился удачно. Потом ритуал завел: засыпать и во сне восстанавливать статус-кво, представляя, что крылья прорезались у него. И что жизнь у него замечательно впереди. Музыканты какие-то начали приходить, превратив заурядный подвал в музыкальный клуб. Он не сунулся к ним. Он всегда был довольно глуп. Но теперь он летал над землёй под «Полет шмеля», восхищённо ушами и крыльями шевеля.
Был простым и понятным, как старый подъездный код. В ресторане стабильно заказывал антрекот. По весне распевались на улице соловьи. Постепенно и детство, и сны забывал свои. Время двигалось мерно, размеренно, по часам. Вот тогда и случились прекрасные чудеса, очень странная штука случилась с ним вот тогда. Из квартиры он ночью повадился пропадать. Беспокоился толстый хомяк, ибо зверь раним. Исчезал человек, и жена его вместе с ним. Появлялись в стране, где от пристани дул мистраль. По субботам над крышами важно летал рояль, чем могли любоваться и сплетники, и ханжи. Говорили — однажды маэстро на свете жил. Знаменитым не стал, но зато не пошёл ко дну. Говорили — маэстро придумал себе страну, по весне, на скамейке, в один из погожих дней. Взял и умер от старости. Сам оказался в ней. Потому что была у маэстро одна черта. По большому секрету, он тоже хотел летать, а ещё был конструктором всяких дурацких снов, идеально дурацких для будущих летунов. Он искал их повсюду, цеплялся сильней клеща. Находил летунов. Забирал их. Но возвращал.
Он как все. Даже слишком. Судьба его неважна. Просыпается, слышит — посудой гремит жена. Приползает на кухню, качаясь, как в лютый шторм: что-то снилось. Хорошее что-то. Не помню, что. Проводами расчерчено небо как нотный стан. А хомяк засыпает. И клетка зверька пуста. Из подвала доносится музыка, вроде Григ. Или Моцарт. Смеется старик. Прямо ржет старик.