Старуха собралась умирать…

Обошла двор, осмотрелась кругом. Кажется, всё прибрано. Ничего не забыла. Волчка забрали утром в
соседнюю деревню. Кур раздала уже давно. А Зиночку на прошлой неделе свела со двора Стеша. Сказала, что будет пасти сама и следить, чтобы репьи старую козу не беспокоили.
Всё. Вошла в дом и легла на лавку под темноликую икону, доставшуюся ещё от бабки. Та тоже под нею умирала. Теперь пора и ей, потому что не осталось на земле тех, кто был ещё дорог и кого хотелось уберечь от житейского ненастья.
Нет, правнучка осталась. Но что с нею, где она, старуха уже давно не ведала. Она и дочь, и внучку, и правнучку одна растила. Так вот получилось, что ни у одной мужья долго не жили. Сами они тоже на белом свете не задерживались. От тоски, наверное, от непознанности самих себя и жизни, на обочине которой оказались.
Старуха закрыла глаза и сложила руки, похожие на корни старых деревьев, на груди. Глубоко вздохнула и начала умирать.
Сначала темнота. Потом будто круги цветные во все стороны пошли. И брызги, тоже разноцветные…
… А в это же самое время, в далёком большом городе, в белой-пребелой комнате кричала молодая женщина. Кричала потому, что больно очень было, что волосы прилипли к вспотевшему лбу, что внутренности горели огнём, а ногам было холодно. Кричала потому, что ребёнок всё не выходил. В какое-то время закрыла глаза. Сначала темнота. Потом будто круги цветные во все стороны пошли. А потом — брызги яркие…
… И старуха услышала её крик, потому что, даже если вы на другом краю земли, даже если думаете, что родной души нет рядом, ваш отчаянный крик, когда происходит что-то очень важное, главное в жизни, обязательно услышат те, кто кровью своею, душой, родиной связан с вами. И пусть связь эта никому не видна, и сам человек думает, что она давно уже распалась, есть она, связь эта незримая.
И открыла старуха глаза: нет, видно не пора ещё. Осталось ещё одно дело. Правнучке нужно помочь, чтобы появилась на свет праправнучка, которую старуха уже назвала. Назвала именем своей бабки покойной — Агафья должна прийти в этот мир обязательно.
И начала старуха говорить с не родившейся ещё девочкой, просить её, чтобы не мучила мать, чтобы скорее появилась, чтобы прапрабабку свою отпустила с миром туда, где её уже давно ждут:

— А почему боишься? Почему выходить не хочешь? Тут ведь солнышко тебя ждёт. Солнышко и воля. Тут тебя все ждут. Иди, иди, милая, не бойся. Да и мамку полно мучить. Она, знаешь, как рада будет, когда тебя в первый раз увидит, когда в первый раз к груди подпустит. А мамка твоя славная и нежная. Она, когда совсем ещё маленькой была, то в непогоду, если мне недужится, взлезет ко мне на печку, под бочок ляжет и по лицу гладит, гладит. И по голове. Не говорит ничего, а по глазкам её ангельским вижу, что всё понимает, помочь мне хочет. Вот и я сейчас ей помогаю. Ты, милая, не надувайся, это мамка твоя пусть дуется. А ты ножки-то вытяни и пальчиками пошевели… Нет, локоточки-то не сгибай. Прижми локоточки-то, к бочкам прижми. И головку не быч, не быч головку, подними личико. Воооот… И славно. А теперь — иди… Да и как же тебя ждут тут все, как рады будут. И королевич твой уже в мир пришёл. Уже полгода как живёт. Пришёл и ожидает свою суженую. Только сказать пока ещё не может — мал очень. Да и когда заговорит, заговорит на языке тебе неведомом. Ты потом его узнаешь, язык его, когда совсем заневестишься и науки разные постигнешь. Он ждать тебя будет, всех мимо пропустит. А как тебя увидит, так сразу поймёт, что ты самая та и есть, которых единственными зовут.
Что? Больно, милая? А мамке, думаешь, не больно? Ей-то как тяжело. А она у меня девочка слабенькая. Ты не мучь её больше, выходи.
Людей боишься? Что так? Люди… люди, они… добрые. Даже когда осатанятся и чёрной пеленой им глаза застит, всё равно потом в ум приходят и обратно людьми становятся. И плачут потом, и каются в содеянном. И от этого ещё краше становятся. Ведь чистым жить легко. А вот когда в грязь упадёшь, подымешься и от грязи той очистишься — вот сила в чём. Тогда увидишь снова небо и поймёшь, что нет ничего важнее в жизни, чем небо чистое. И душа…
Слышишь, слышишь, как мамка твоя стонет? Это она тебя зовёт. И прощения у тебя просит. За что? А вот за то, что мучит тебя. А так ведь это вы обе мучаетесь. И друг дружке боль несказанную причиняете. Потому как так всегда: всех, кого более любим, того и страдать более других заставляем.
Иди, родная, иди. И жди от жизни только радости большой…

Роженица в последний раз вскричала. И — всё. Далее кричал только ребёнок. Над врачебной маской — добрые глаза уставшей женщины:
— Ну, вот и всё, милая. Девочка у вас. Да красавица какая!..

Старуха вновь притихла, увидела опять ту большую дорогу, по которой ей предстоит пройти. А врач всё говорит с ослабевшей матерью:
— Как назовёте, не думали ещё?
А только что родившая и родившаяся мать улыбается сухими, растрескавшимися губами и еле слышно шепчет:
— Агатой она будет…

Старуха опять встрепенулась и раскрыла глаза, на дне которых притаилась тревога, даже почти испуг…

— Нет, пусть лучше — … Агафья. Так мою прапрабабку звали…

Старуха в последний раз глубоко вздохнула и улыбнулась…