Скорбим по погибшим в Московском метро,
Ужасное горе случилось в России,
Стараешься верить, что ВСЁ — не террор,
И страшно подумать, что не уследили…

По чьей-то халатности столько смертей,
По чьей-то ошибке полно инвалидов,
Нам так не хватает хороших вестей,
Зачем два десятка невинных убито…

Помолимся вместе мы за упокой,
Страна соболезнует семьям погибших,
Крепитесь… ведь жизнь — трудный путь, непростой,
Сегодня живешь… завтра — не возвратишься…

Какие бы утешительные афоризмы ни придумывали великие мыслители, чтобы приободрить идущего к своему концу человека, старость — отнюдь не лучшая часть его жизни, притом что есть в ней, конечно, и своя сладость, и качественно новое, необыкновенно глубокое и яркое мироощущение. Тем, кто доживают до преклонных лет, неожиданно открывается глубокая истина, что такого понятия, как старость, не существует, есть только немощь плоти. Душа человека не стареет никогда, и в этом её трагедия — она не в состоянии примириться с дряхлеющим телом.

Когда человек рождается, он напоминает, скорее, даже не животное, а растение — чистая физиология. Примерно то же самое происходит с ним к концу жизни. В промежутке у него зарождается и процветает эгоизм, как забота о собственном выживании, благополучии и продолжении. У примитивных чревоугодников эгоизм полностью сосредоточен на ублажении собственной плоти и больше ни на чём, но чем богаче и развитее натура, тем шире те рамки, которые охватываются его эгоизмом — родители и дети, мужья и жены, родные и друзья, работа и хобби, Родина и принципы — всё может быть объектом, войти в тот спектр, который лелеем и оберегаем эгоизмом.