Небесные глаза выдавливали из себя снег. Расстояние между снежинками было не меньше двух этажей. Он, от усердия, падал очень концентрированным — даже синим. Очень колючим. Словно из иголок. Изысканно ажурным.
Он улетал в Австрию. И не разрешал ей ехать в аэропорт. Из-за снегопада. Они попрощались по телефону. Скомканно… Коротко… Сухо… И ее сразу стала только половина… Одна рука и нога, полсердца и полмозга. Вторая половина уехала с ним.
Однобоко было неудобно ходить, тем более удерживать равновесие. Она ходила, опираясь на палочку. Или только под кирпичными стенами. С трудом ела и пила. Прыгала в одном сапоге по колено. Смотрела одним глазом на черно-белый мир. И все звуки были в одной тональности — соль минор.
Половинки бигуди ломали волосы. К вечеру от полголовы была целая головная боль. И не поплачешь. Выкатывается по полслезы, а другая половина выжигает зрачки.
И дышать было нечем. Одно легкое не успевало. Она спала в мороз при открытом окне и задыхалась.
— Дорогой, я хочу быть целой!
Но дорогой был далеко.
А потом вдруг и вся планета уменьшилась в два раза. Полсолнца, полнеба, полсмеха… И полдня стали заканчиваться тут же утром. И полкофе хватало только на полминуты. Глупо выглядели полмысли, и страшно звучала половина смеха.
По телевизору стали показывать только полфильма. В хлебнице всегда лежало полхлеба. И так хотелось съесть целый апельсин, даже с кожурой и косточками, но в магазинах продавали только половинки. И так было тесно в половине платья, и непонятна половина книги…