Иван проснулся — мыслям тяжело,
во рту — большой «кошачий туалет».
И как всегда, как будто бы на зло —
ни Машки, ни рассола рядом нет!

Сполз нехотя. Как лошадь, жадно пил.
Взглянул на отражение — «Тьфу, черт!
Опухший с перепоя гомодрил,
наверно, покрасивше… ежкин кот!»

— Маруська! -
Тишина… Открыта дверь.
На кухне куры бродят под столом.
Записка — «Не скучай! Штаны померь!
Купила в скупке — ездила в село.
Рассол — на полке. Ешь… В кастрюле — щи.
Ну что еще? … Меня забрал Кощей.
Поэтому, Ванюша, не ищи.
А к вечеру отваришь вермишель».

Иван стоял и тупо мял листок.
«Как будто бы кручин особых нет…»
Потягиваясь, вышел на порог,
достал заначку с парой сигарет.

«Да Бог бы с ней, с Маруськой, только вот…
народ ведь не поймет, начнут корить.
Идти за ней? … Ох, не было забот…
Покоя нету… мать ее итить.
Придется…».
И Иван, надев штаны —
обнову от Маруськи, вышел вон.
«Молва людская — хуже сатаны,
Уж лучше сгинуть! … Как же клонит в сон…»

Иван идет, куда глаза глядят.
Тропинки нет давно, стемнело, жуть.
Отчаялся. Немного погодя
он выбрался на странно ровный путь.

Увидел дворик, домик небольшой.
На окнах занавесочки в цветах.
Иван, не долго думая, пошел,
шатаясь на измученных ногах.

Легонько стукнул в дверь, толкнул ее
и обмер… «Ничего себе, дела!»
Пред ним стоит девица — «ё-маё!»
раздетая почти что до гола.

Ни писка, ни смущения… А взгляд!
У Вани челюсть съехала на грудь.
Он вроде из приличия — назад,
но мысль вернула — «к черту дальний путь!»

И, рухнув от бессилия на стул,
Иван надел личину дурака
(так проще жить) и, радостно вздохнул,
почувствовав желания накал.

Он умницей-Маруськой сыт давно.
Хозяйка хороша, претензий нет.
Но где любви пьянящее вино?
Он с лаской — ей вставать всегда чуть свет.
Потом — мигрень… критические дни…
То Муза прилетела, то — дела.
А он — мужик! От Машкиной фигни
в его душе измученной — зола!

А здесь — не баба! — бешеный огонь!
Он чувствует (живой еще инстинкт) —
ее сейчас слегка мизинцем тронь —
вулкан взорвется! — зверский «аппетит».

Короче, Ваня к небу взвел глаза
(на жалость надавить — хороший ход).
Яга — к нему, пылая и в слезах.
А дальше — предсказуемый исход…

У Вани — праздник. Снова — на печи.
Яга хлопочет, целый день в делах…
Проходит время… взгляд не так лучист
и больше не витает в облаках.

И страсти поугасли, и задор.
С утра — одно и то же, быт заел.
А в Ванькином лице — немой укор —
«и что не так? где прежняя постель?»

Яга в раздумьях. Снова на поклон
к Кощею, чтобы Машку воротил?
Но он расправы жаждет… — не резон.
А Ваньку надо сбагрить — нету сил…

Она тайком за зеркало — «Скажи,
что делать дальше? Веришь? — „ни-ма-гу“!
Кощей, пожалуй, более мужик,
чем этот… Не желаю и врагу!»

А зеркало в ответ: «Идея есть!
Кикиморе отдай, и все дела.
Изящная и маленькая месть —
«от щедрости души», а не со зла…

И, зельем опоённый, по утру
Иван продрал глаза, а рядом — ох! -
Кикимора! Предания не врут,
такой кошмар увидеть не дай Бог!

— А где Яга, — отбросив липкий страх,
Иван ее спросил.
— Теперь — ты — мой!
И «чучело» в зеленых волосах,
связав, поволокло его домой.

Окончание следует