Какими же дураками мы были! Перемен требуют наши сердца! Так орали мы в Олимпийском. Был месяц май, а значит была весна.
Там, лицом ко мне сцене стоял такой же, как мы парень. Он был одет в черные джинсы, такие же, как у меня.
Была весна, а мы были дураками. В воздухе пахло грозой и дождем, но было жутко интересно жить, потому что начиналось что-то большое и необычное.
Красные флаги компартии, которая ещё недавно была единственной правдой, уже спускались все ниже.
Перемен, мы ждём перемен!
Было…
… показать весь текст …

Ты наверняка скоро станешь взрослым, если будешь продолжать в том же духе. Ты станешь таким же, как все. И тогда будешь всё видеть и слышать обыкновенно — я имею в виду, ничего не будешь видеть и слышать. Вот тут-то тебе и крышка.

Все Изменилось в Непонятную Сторону…

«Еще совсем недавно я думал, что в продолжительности человеческой жизни заложена какая-то ошибка. Я полагал, что трагизм бытия состоит в несоответствии возраста души и тела. Только-только душа твоя набралась опыта, мудрости и обрела вкус к жизни, а телу уже пора на свалку: срок вышел. И казалось мне, что сроки жизни, упомянутые в Библии, гораздо разумнее и справедливее.
А хорошо бы, думал я, как какой-нибудь Дункан Мак’лауд, вообще жить вечно. Сколько всего…
… показать весь текст …

Мне объяснили, что правда — это то, что сейчас во благо королю… Все остальное ложь и преступление.

«Ни для кого на свете земля не означает так много, как для солдата. В те минуты, когда он приникает к ней, долго и крепко сжимая ее в своих объятиях, когда под огнем страх смерти заставляет его глубоко зарываться в нее лицом и всем своим телом, она его единственный друг, его брат, его мать. Ей, безмолвной надежной заступнице, стоном и криком поверяет он свой страх и свою боль, и она принимает их и снова отпускает его на десять секунд, — десять секунд перебежки, еще десять секунд жизни, — и опять подхватывает его, чтобы укрыть, порой навсегда.
Земля, земля, земля!.. "

Мне жалко убивать свое время на то, чтобы разглаживать морщины на лице и остальных частях тела. Вообще надо быть естественной, и тогда с тобой будет тот, кто должен быть. А если будешь притворяться, рядом окажутся чужие люди".

Любой выпускник Академии имени Баумана знает о природе не меньше, чем Дарвин. И все-таки Дарвин — гений. А выпускник, как правило, рядовой отечественный служащий. Значит, дело в нравственном порыве.
Зэк машет лопатой иначе, чем ученый, раскапывающий Трою.

Не считай себя бессмертным. Трава, сегодня растущая под твоими ногами, завтра будет расти на твоей могиле.

— Если бы мы предложили сдать ЕГЭ следующим людям: Моцарту, Бетховену, бездельнику и двоечнику Пушкину, а также возьмем физиков и химиков для приличия, — Менделеева («двойка» по химии), Эйнштейна, Дирака, Шредингера и так далее, — они бы завалили экзамен. Мы скажем: «По физике „двойка“ тебе, Нильс Бор». Он ответит: «Двойка-то двойка, но Нобелевская премия меня ждет по соседству». Именно за этот ответ!

— Мне не важно, чтобы ребенок знал, в каком году Наполеон женился на Жозефине. Мне важно, чтобы он понимал, что происходит на этой планете. Все остальное «гугл» знает уже. Мне нужен тот, кому придет в голову очень необычная мысль. И это будет открытием. Открытие — это ошибки.

— Мы хотим отличников или мы хотим открытия? Мы хотим прорывы в цивилизации или мы хотим армию дурачков, которые выучили бином Ньютона? Мы что хотим-то?

— Завтра будет новый длинный день, — сказала Муми-мама. — Твой собственный день с начала до конца. Это приятно, правда?

День «усеченной России», день национальной трагедии, день развала СССР (один из…), день «великого ничто»… Ищем новые слова, пытаясь понять суть происшедшего 30 лет назад.
Кто на самом деле был виноват, где была точка невозврата, можно ли было оставаться в начинающемся хаосе или надо было выйти из него, что мы и сделали, отказавшись от большой части своих территорий, космодромов, полезных ископаемых, миллионов русских людей, оставшихся без Родины и опоры…
Но прошло три десятилетия. Сменилось поколение. Те, кто молча наблюдал за развалом великой державы и крахом великой идеи равенства и справедливости, вышли на пенсию или ушли к тем, кто строил это общество и защищал его своей кровью. Те, кто были детьми, выросли уже в другой стране, с иными ценностями и новой правдой. Да, как выяснилось, правда тоже бывает разная.

Умеренность должна быть во всем — включая умеренность.

.. я испытывал простое и самое большое на свете счастье
— я был жив.

«Мода — это желание нравиться противоположному полу. Когда наряжаются не для себя. Те, кто делает это для себя — аристократы, лучшие люди. Мода существует для людей, которые не знают, как жить.»

Помнить о смерти — не значит сидеть и бояться.
Это значит не пойти на плохую работу, не терпеть плохих людей, не проглатывать хамство и ложь.
Помнить о смерти — значит уважать свое время и свою жизнь.

Вы знаете, как устаешь притворяться? Быть самим собой очень трудно. Путь к себе невероятно сложен. Иногда всю жизнь человек идет к себе, да так и не доходит.

Я уважаю вообще все профессии, если человек в них профессионал.

Еще в тридцать три года придумал тост: «Дай Господь, чтобы все хорошие слова мне говорили в спину.»
Понимаете? Не в лицо. В лицо все говорить умеют, а стоит только отвернуться…

Мне стало неловко перед ангелом. Дети все-таки воплощенная совесть.
Как ангелы, они тревожно задают свои вопросики, потом перестают и становятся взрослыми. Заткнутся и живут. Понимают, что без сил. Ничего не могут поделать, и никто ничего не может.

— Чем ты занимаешься, аспиранточка? Изучаешь серебристого журавля, а он, между прочим, гнездится за границей, у нас бывает только пролётом. Этот журавль в небе — вообще не наша птица.