Что это плещется, там, внутри, где затихают дневные звуки? Мы с тобой — вольные рыбари, сети плетём из своей разлуки, прочность проверена тех сетей, не пропускают ни боль, ни радость… не миновавших семи страстей жизнь заставляет принять, как данность, скудный улов из прощальных фраз, тяжесть вины и песок сомнений. Больше крылом не коснётся нас чайка отпущенных сновидений, мы с тобой — вольные рыбари, наши моря — без конца и края. Что это плещется там, внутри? Не говори, я всё помню, знаю.

И нет земли, текущей мёдом и молоком, и точка зрения — это сердечный Выбор.
Кто думал, что будет нам так легко себя обменять на вдох и на выдох? А ты попробуй, вдохни раз пять и выдохни столько же — раз за разом …
когда велевший себя распять теряет силы и веру в разум, нам остаётся одна тропа — туда, где ходят поодиночке. Где Вавилон — там гудит толпа …
дойти до крайней, дрожащей точки, её поставить, перечитать и отпустить в ледяном конверте …
по ветру смогут ли прилетать стихи к тому, кто не помнит смерти? И что он видит, держа свечу за всех покАянно-виноватых?
Молчу. Кричу. И опять — молчу.
А Вавилон мой гудит набатом.

Опыт повис на небесных сваях ловким канатоходцем, так и бывает — жизнь истязает только первопроходцев. В чём бы ни первые — без разбора — в страсти ли, вере, каждый получит своё: позора высшую меру, или же славы — неотличимы эти понятья в мире, где правдой неизлечимы псевдообъятья.
Там, где Иуда Христа торгует ловко и пошло, шулер-Судьба колоду тасует с будущим/прошлым, выкинет карты и не предложит нам отыграться. И не сорваться уже фальстартом в сладкие… надцать.
Мир этот, полный простого горя, не/чист, не/светел.
Не упустить бы из сердца море, птиц и солёный ветер.

Мальчик, ты делаешь всё, что делать не нужно… любой мой тонкий рассчёт паутинным кружевом ловко сметаешь, бешеной птицей в мой мир залетая, одержимый решимостью проститься, границы его засекаешь и в небе своём таешь, лохмотья мне оставляя. Может ты прав, а не я, этого нам никто не подскажет… разве что время. Время покажет, тяжелое бремя или легкую сущность свою выявляем, друг друга по ниточкам разбирая на чувства, мысли, слова, поступки… Но каждым крушением хрупким и тем, что не склонны идти на уступки, себя лишь сильнее к себе возвращаем.

Пей воду смерти, наш ангел, она горчит,
знаем ведь — всякий источник достигнет дна.
Слышишь, как ветром срывает огонь свечи?
Юный подумает: «это моя весна»,
чуткий увидит распятый под снегом куст,
сильным заря обещает кровавый бой …
в этой низине важнейшее из искусств —
жить, пролетая на бреющем над собой.
Быть и не думать, когда же твоя звезда
первым лучом растопит последний лед.
Пей воду жизни, мой ангел.
Она — вода,
значит, куда-нибудь
выведет,
… показать весь текст …

Меня обжигает твой ветер, слышишь?
Уйми его, я ведь содрана до костей.
Кошка, гуляющая по собственной крыше
в поисках наглых тупых голубей,
никак не думала встретить сирокко
в краю сплошных проливных дождей.
Я знала, что есть на земле жестокость,
но чаще видела от людей
добро и ласку — везло мне, знаю.
Земную сказку развей дотла.
Ты видишь, как я по тебе скучаю,
когда догорает небес зола?
И сети злые роняет полночь,
а город ловит людских мальков
… показать весь текст …

Знаешь ли, что иудеи,
навек покидая Испанию,
брали с собой ключ от дома
на долгую кровную память,
старели, слабели
да умирали,
вдали от Эдена родного,
надежду вернуться храня.

Так же и я —
теперь прячу подальше
ключ от истории прошлой,
благоухающей розами,
мятой, корицей и кедром,
… показать весь текст …

Слово за словом ссоры итожим, некуда тратить душевные силы?
Ты теперь прочно засядешь под кожей, потому как любви не просила,
я же останусь как шрам на запястье — выцветший, тонкий, ноющий редко.
Может быть, это обычное счастье? Кто нам подскажет, детка.
Только мы сами, коль перестанем врать себе, в честные глядя глаза.
Татуированные губами, жадно захваченные руками, тонущие в слезах
— это про нас, или нет? Не знаю.
Не оценим, пока не лишимся.
Только, мы часто ходим по краю.
И часто
себя
боимся.

«Рай не бывает потерянным никогда» — дед говорил, поправляя поживший талес. Так, оставляя греховные города, не обернувшись, в закат уходил скиталец тысячелетней тропой, завернувшись в плащ и опираясь на верный посох.
Не было жён, что подняли бы плач и разметали седые косы,
не было дочери, сладкой, как летний мёд, не было сына, прочного, словно глина.
Только вперёд, остальное-тебя найдёт, если не умер в тебе Мужчина.

Где-то за гранью мира цветёт миндаль, ладаном пахнет Иерусалим.
Рай не бывает потерянным никогда — брошенным, не достигнутым,
но — твоим.