А март играет на своей струне
осколками пустой февральской вьюги,
и выглядят бессмысленно потуги
уснуть в его звенящей тишине …
И я встаю не зажигая свет,
иду на кухню потревожить чайник,
и вот уже он отвечает мне
таким глухим и ласковым ворчаньем.
Я сыплю в чашку летние мечты,
с густым полынным запахом и цветом,
пускай они заварятся с рассветом
до самой непрозрачной простоты.
Пью этот чай и преданно дышу
родным теплом у божьего порога.
… показать весь текст …

Что это было, кто ловко прилаживал струны к деке моей, обречённой на роль души?
То ли он чуял себя бесконечно юным, то ли состариться поспешил,
но проскользнули по жилам дрожащим пальцы /след от порезов, знаю, ещё кровит/.
Все мы — глухие в своей правоте скитальцы, всем удаётся временно сделать вид,
что не волнует нотная гамма сердца и не нужны подсказки, когда в бреду
не отличаем ларгетто уже от скерцо. В час, когда рыбий голос звучит в пруду,
чайка гортанно кликает в поднебесье, ветру степной травы отвечает хор,
верится — в душах иных теплотой воскреснет наших с тобою струн призрачный перебор.

Мой месяц апрель — совсем не весенний,
он пахнет памятью и усталостью.
Но я, как прежде, жду воскресений,
как ждут влюбленные долгой старости,
как дети, в трепете от каникул,
всей кожей чувствуют дух свободы.
Так чайка море встречает криком,
так зверем диким чужой породы
слова мою покидают душу.
Мой ангел знает, что я покорна
и больше клятвами не нарушу
молчанье долгое ночи чёрной,
в которой тени смешались с ветром
и горек приторный дух полыни.
… показать весь текст …

Какою я была ещё вчера?
Плодом незрелым на растущей ветви
в саду, где преднамеренна игра
теней молчанья со словами света.
В объятья соком полного листа
я уходила, как за грань блаженства:
где непонятно слово «красота»,
там полон мир простого совершенства.
Чуть слышен был небесный клавесин
и в море дней река брала начало,
катился солнца сладкий апельсин …
но главное, что я тебя не знала.

Знаю до стона всё, что мне скажешь. Ты — моя копия с малым отличием. Детка, ведь нас это сильно обяжет к несоблюдению правил приличия. К несовпадению в малых деталях и непомерной физической схожести, мы поведеньем с лихвою добавим и голонервности, и тонкокожести. Снова наполниться болью колючей, переживая цунами подстрочное? Милый, ты веришь, что это отучит нас с тобой выть на луну одиночества? Тихим удавом к добыче пластаясь, вдохом и выдохом тянется время. Мы — неизвестного роду и племени, родичи/пленники/выродки рая, брошены в холод земельного ада …
Свободолюбием дурно влияют чёрные овцы на белое стадо.

И за прошлой кармы грехи, и за этой жизни желанья
— тот, о ком приходят стихи — твой не избранный, просто данный.
Забирай со всей шелухой и люби его как умеешь, накрывай своей глубиной, заполняй свой мир пустотой. Может, позже и пожалеешь.
А пока — дыши и пиши, перемалывай кости ветра, и одну за одной туши сигареты в лучах рассвета.
Только строки мои — игла, наносящая свет на кожу, а когда подступает мгла, отрекаться — себе дороже.
Не хочу я одна плутать по задворкам иного рая. Привыкать или отвыкать, убивать или отпускать — выбор твой. А я не мешаю.

А с тобой ведь сплошные «не». Даже когда зарываешься в полусне
носом, словно бездомный пёс, в паутину моих волос,
пахнущих так незнакомо райским садом, горечью, домом, я шепчу как в бреду «не надо» … ибо знаю, что всё равно, в результате уйду к другому,
перемножив тоску на ноль. Не могу до конца быть с тобой,
не могу получать половину. Недоношенная любовь расчесала до крыльев спину.
Не хочу слышать то, что ты говоришь. Не хочу говорить то, что хочешь услышать.
Но запомни уже, малыш: коли счастлив — стихов не пишешь.

Я однажды вернусь,
открою неспешно дверь
и ответит прошлое сквозняком.
Мой почти приручённый
свободой зверь,
ты остался близок и незнаком,
я — далёкою быть смогла
и привычной, без трудных схем.
Отражением в зеркалах,
полушёпотом серых стен,
недоверием старых ран
мы чужим упрощаем роль,
за границами жизней/стран
потаённую пряча боль,
… показать весь текст …

Да, это очень древняя страна,
тут все слова имеют очертанья
и, через край, наполнены страданьем
корявые слепые письмена,
что преграждают путникам дорогу,
вцепляясь челюстями твёрдых букв,
но, если ты их произносишь вслух,
заклятье отступает понемногу
и снова можно двигаться в ночи,
на запах трав ловить дыханье моря.
Шагов Его простой речитатив
с Её молчаньем ветреным поспорит,
совьётся Уробороса кольцо,
баюкая тепло иной вселенной,
… показать весь текст …

Окунаясь в мои стихи, что ты хочешь увидеть там? Как замаливают грехи, если сердце напополам? Как, за воздух хватаясь ртом, погружаются в бездну лжи? Как смертельной змеи хвостом обвиваются миражи по коленям, ползут к груди, не дают по ночам дышать? Всё оставлено позади, но не выпит на брудершафт тот настой из добра и зла, что готовили мы вдвоём — если я тебя позвала, значит остро нуждаюсь в нём. Значит жду молчаливых слов, значит вера моя крепка. Если это и есть любовь, то судьба её коротка: пара сотен иль тысяч лет и опять можно просто жить.
Ты найди в моих строках свет и тогда я смогу забыть.

Душа моя — телом закрытая рана,
без птицы клетка, ладонь пустая.
Вчера было поздно, сегодня — рано
на этой груди лежать горностаем,
улавливать блох — прыгучие мысли,
молчать и курить до рассвета взатяжку,
и чуять как ты беззащитен и искренен.
И, жизни чужой примеряя рубашку,
вдыхать этот запах, родной до потери
и пульса, и страха и ветхости крова.
Тогда было так. А теперь уже верю,
что просто была к тебе не готова.

Любить, ненавидеть, уйти, замучить — каждый решает сам.
И вот, убираю преграды из мыслей колючих,
скрывавших надёжно мои небеса.
Ведь понимаю: теперь ты и сам не затронешь,
не выйдешь, крадучись, из внутренней зоны.
Мы в море людском лишь песчинки с повадками блудных овец,
а это — как пламя без искры и радость без горя.
Бесслёзно и быстро проходят поминки по стуку живому сердец.
И больше не тянет с тобою поспорить,
и доказать что ты — мой близнец.
Зеркальный, знакомый до дрожи, в футляр одиночества вросший,
и потому, разительно не похожий.
Что всё-таки изменилось? Да самая малость.
Любовь переплавилась в жалость, гнев перетёрся в милость.
… показать весь текст …

Эти губы — холодный зной,
эти руки — нежнее стали,
выползая хмельной змеёй,
страх от низости нашей тайны
поднимается до груди,
обвивает железно горло.
Если ты говорил: «уйди»,
покидала тебя покорно,
оставляя чуть видный след
влажной, голой, преступной сути.
Уходя выключала свет,
утекала подвижной ртутью,
запирала своим ключом
дверь, скрипучую и чужую.
… показать весь текст …

Я бы ушла от себя глубоко / вперёд, как уходила не раз.
Только обраткой душу зальёт терпкая память фраз.
Мокрый асфальт, первозданный гром, чёрных небес стена,
мысли о том, что потерян дом … Прошлое — сатана
ловко со мной подписал контракт, кровью большой любви.
Что ж ты, мой ангел, закончи акт: подпись благослови.
Сны об одном, в постели — другой / путаница во мгле.
Ливень жестокой мужской рукой гнёт небеса к земле.
И по лицу, как небесный пот, капли текут чередой.
Жизнь … прогоревший огонь и лёд, ставший простой водой.

Знаешь … не так уж и мало
в памяти общей хранится.
Веришь, что я не устала
вскользь перелистывать лица,
плеч загорелых касаясь,
пальцами близкой разлуки?
Бабочек летняя стая
крылья дала — на поруки —
время пришло возвратить их и отпустить … не удержим.
Счастье — как старенький свитер,
пахнет тобой и надеждой.

А всё, что сказано было,
флажками легло на душу
и вовремя очертило
опасности круг снаружи.
И вот я в снегу, за кругом,
а может внутри — не отвечу.
Я вижу твои заслуги,
я чую твои увечья.
Принюхиваюсь как к зверю,
которого примут в стаю…

Пойми, тебе-то я верю.
Себе я не доверяю.

Вспорот июнь — словно книга закладкой — на середине твоими словами.
Я их когда-то почуяла сладко, выпила жадно, большими глотками.
Только осталась сухою пустыня — мало ей нежности в звуке случайном.
Ветер приносит горячий/полынный запах моей неоткрывшейся тайны.
Высохший остов заброшенной лодки, на обмелевшей излучине счастья
— эта любовь /получилась короткой, ждущей своих миражей безучастно/.
И почему-то мне маятно, словно пальцы пустыни предсердья коснулись.
Я виновата, но я не виновна. Главное, чтобы мечты не проснулись.

А ты был прав, когда сжигал мосты, кидая в пламя всё, что не горело.
Мой «кроткий» нрав на грани пустоты предательски дрожал в глубинах тела
борзой, готовой догонять и рвать любовь твою — бегущего зайчонка.
Ты знал — ко мне не надо привыкать, когда мотало жёстко счастья джонку,
рассчитанную на ближайший рейс, закинутую штормом в океан.
Твой хриплый шёпот: «Проходи скорей «, движения в полуденном дурмане,
где каждый привкус чувствуешь острей. На шатком и продавленном диване
сплетала вечность «завтра» и «вчера», не оставляя ревности зазора.
Кто б нам сказал, что пепел и зола
укроют рай
так навсегда
и скоро?

А весной просыпаются бабочки … невесомые, жаждой томимые.
Вылезают из каждой складочки, что душа накопила за зИму.
И шуршат эротично, раскованно, примеряясь к полёту грядущему …
Только, небо давно расколото городскими птицами, ждущими
свою жертву на серых прОстынях, для сеанса любви / безумия.
Привыкай ко мне, это просто, словно жить на бокУ Везувия.
Я податлива, словно шёлк. Ты в разрез моих глаз вчитайся …
Лучшая бабочка — нож — балисОнг в нежных доверчивых женских пальцах.

У меня внутри тишина,
так слушай
/ боги, как я её просила /.
С ней не стало теплей и лучше,
не прибавилось слов и силы,
но на убыль пошло сомнение,
найден мелкий осколок рая.
Пусть луна в его отраженьи
светом тьмы себя заклинает
и не бесится одичалый
ветер в поисках недо-счастья.
Редко вспыхнет изнанкой алой
пепелище ненужной страсти,
время есть до иной зари
… показать весь текст …