Короткое это имя — и просит душа пощады,
и жажду сменяет ливень, и слабость цветёт в груди.
Распластанная гордыня забытой Шахерезады
и шёпот ресниц — не надо … останься, не уходи.
А дверь охраняет ревность — тигрица с повадкой кошки,
что ластится к незнакомым, но когти её остры.
Наверное, это верность, когда ты забыв о прошлом,
из досок чужого дома слагаешь свои костры.
Но пусто на пепелище, золу разметает ветер, тепло забирает зимний, не знающий лета дождь.
Наверное, это глупо, всерьёз притворяться нищей и ждать, что тебе подкинут надежду, как медный грош.
И медленно исчезает всё то, что имело ценность,
и краток шажок до рая, молись, чтоб хватило сил.
А он не уйдёт, родная, с твоей цирковой арены.
Скажи себе откровенно — он просто не приходил.

Что есть время?
Всего лишь осколки воды:
упадут и неслышно
впитаются в жизнь.
Этот город когда-то же был молодым
и смотрел на себя
с новых крыш.
С чистых улиц сметал
белый ангельский пух,
к первой радости плыл
колокольной струной…
А теперь он уверен,
приветлив и сух,
мажордом
… показать весь текст …

Говорила же мама — надо быть проще. Да кто бы слушал её разумные речи?
А теперь ощущение, что по мосткам дощатым иду босая тебе навстречу.
И фиг с ней, с занозой в подошве сердца, в нём раньше уже застревали пули.
Мне просто хочется стать младенцем в руках твоих, чтобы разом уснули
и разум, и совесть и мелкая пакость, что опытом жизненным прошлым зовётся… Солёное море, глубокая радость и светит с небес доверчиво солнце — а что еще нужно уставшей с дороги, забывшей про гордость, желающей греться?
Говорила же мама — надо быть проще. Наконец поняла тепло её сердца…

И покажется мне знакомым,
как потерянный в детстве мячик,
мелкий мир простых насекомых:
тот ползёт, этот — ловко скачет,
он летает, она — проворно
сучит лапкой, плетя ловушку,
кто-то хвастает спинкой чёрной,
или прочным, блестящим брюшком —
деловитые их движенья
наблюдать могу бесконечно…
но они не заменят пенья
твоего,
глупый
мой
… показать весь текст …

И приходит октябрь… и чудится, ты в себе. Только рвётся листва с умирающих тёмных веток,
холод солнца стирает рассвет с небес, утекают медовые реки лета.
Но подводит тело, прокрустова колыбель наших тайных желаний и явной страсти.
Вспоминаешь, как утром тепла постель, и что мало нужно тебе для счастья
— утыкаться носом в его плечо, на двоих придумывать ночью сказку,
до испарины, горячо, отвечать на шальные ласки.
В плотном коконе тишины ты встаёшь и бредёшь на кухню.
Коридор, зеркала темны, отражают живую куклу.
Что останется от любви, если гонишь из сердца плетью?
Улыбаешься — се ля ви. Варишь кофе и куришь третью.

Давай, наконец заведу ежедневник,
да чтобы в него сохранять ежедневно
куски новых планов и старых сомнений,
весёлых обманов и грустных мгновений:
всё то, что подкорка хранила годами.
К примеру — мечту побывать в Амстердаме,
пожить в тесной яхте на старом причале,
да так, чтобы денно и нощно качало
не штормом судьбы, как почти что привычно,
а ветром любви — понарошку и лично,
и чтобы хранила наивная вера,
что дадены сила и воля без меры,
и ровно настолько, насколько мне нужно,
чтоб выплыть из тьмы робким светом наружу.

В сухом остатке чернеет соль,
мой день опять наизнанку прожит,
и взгляд родной причиняет боль,
скользя ногтём по душевной коже.
И колет память/тату-игла
восьмёрки вечности на предплечье.
Татуировщик мой безупречен,
но отражением в зеркалах
чужие тени кричат о счастье,
стекая влагою потайной,
а призрак радуги на запястье
наколот будет другой иглой.

Да, злюсь, дорогой. А как же иначе?
Чего ты хочешь, когда в ночи
ты всю мою сущность переиначил,
легко ко мне подобрав ключи?
Запретов старых сорвал запоры,
ветра впустил в лабиринт души,
но взяв привычность моей опоры,
подставить новую не спешишь.
И мы с тобою как чёт и нечет:
за твоей лаской — стальная боль,
а под моею колючей сетью
спит неразбуженная любовь.
И с убеждённостью Галатеи,
узнавшей сладость чужого стона,
… показать весь текст …

Окунаясь в мои стихи, что ты хочешь увидеть там? Как замаливают грехи, если сердце напополам?
Как, за воздух хватаясь ртом, погружаются в бездну лжи? Как смертельной змеи хвостом обвиваются миражи, по коленям ползут к груди, не дают по ночам дышать?
Всё оставлено позади, но не выпит на брудершафт тот настой из добра и зла, что готовили мы вдвоём — если я тебя позвала, значит остро нуждаюсь в нём.
Значит жду молчаливых слов, значит вера моя крепка. Если это и есть любовь, то судьба её коротка:
пара сотен иль тысяч лет, и опять можно просто жить.
Ты найди в моих строках свет и тогда я смогу забыть.

Сотни писем, звонков и контактная круговерть отпускают на краткие пять часов.
А во сне я сгребаю сырой песок, возле брошенной судоверфи, строю замок, для новых простых имён и на волю отпущенной тайны.
Будет он только ветром солёным клеймён и прочнее иллюзий хрустальных,
станут жить в нём принцесса, с глазами весны, и не знающий горя король.
Я о прошлом гадаю, по бликам луны, да учу незнакомую роль,
но слова будто жемчуг — тверды и круглы, их катаю на языке
и гляжу, как мой замок теряет углы и скрывается в сером песке.
Море мечет волну за волной, как пращу, неба крошится гипсовый купол…
в этом сне я куриного бога ищу, нахожу и теряю … так глупо.

Слезы эти… Как обычно, не к месту, некстати,
на морозе посредине холодной улицы.
Замерзающей боли горячей печатью
и ни улыбнуться теперь, ни зажмуриться!
Слева льется шумный поток прохожих,
справа — вижу себя исковерканно
манекеном, наряженным в теплую кожу
и не увернуться от витринного зеркала.

Почему не лето сейчас? Прятала б сырость глаз
за уютными темными стеклами
и размеренно шла, продолжая колючий спор.
Уравненье решая про нас
где условия: жизнь — темный лес,
… показать весь текст …

Несмотря на кордоны тайны, Он в Неё каждый день прорастает
- понемногу, почти незаметно, как лесная трава по весне.
И вращается тише планета, а в душе столько солнца и света,
будто не было колкого ветра, словно выпал рождественский снег
и колышется шарик на ёлке. До утра Она счастья иголкой
бисер звёзд нашивает по кромке тёмно-синего шёлка ночей…
остывает забытый кофе и купается тонкий профиль в невесомом дыханье свечей.
И слетаются ангелы к окнам, оставляя снежинки на стёклах,
словно летопись белую в строках выплавляя любовным огнём.
Несмотря на кордоны тайны, Он в Неё каждый день прорастает… а Она так давно уже в Нём.

А нечто всегда остаётся за кадром и хочешь — не хочешь, но смысл ускользает.
Я думаю только: оно было надо? Идти за ним, во всём доверяясь,
дрожать, снимая покров за покровом, с самой себя — недоступной, тайной.
Бояться поранить весёлым словом, бояться обжечься его молчаньем.
Ведь он никогда ничего не боится, ведёт себя ровно так, как ведётся,
меняет привычно друзей и лица, не думает — вдруг разобьётся
чужая доступная жизнь на осколки, и чем её можно сложить и склеить?
Запомни, от нежности много толка только когда ею двое болеют.
А мне не то, что не нужно помнить … мне просто пора забыть.
Ведь пара лишённых окошек комнат тебе — безвыходный лабиринт,
а то, что мне смешно и понятно, тебе загадка и грусть.

И знаешь, когда захотим обратно, нас уже не вернут.

Закурю/промолчу, ушедшего не воротишь,
как не выбелишь складки на чёрном шёлке.
Почему сейчас, сквозь тернии и пороги,
продираюсь к небу тропою колкой?
Кто учил меня ложь потайных таро
принимать бескровно и с облегченьем?
Мой аркан номерной — это шут/зеро,
и зовёт меня к приключеньям,
вверх и вниз, на запад и на восток,
не беря с собой лишнего — только злобу.
Прорастёт сквозь мир золотой цветок
и укажет к себе дорогу
всем потерянным в адской петле ночей,
что свечой на ветру сгорают.
… показать весь текст …

В поле чистое вышел, не спеша закурил, клетку открыл, сжал напоследок в горстИ до хруста костей, чтобы почуять биение нежное, руку разжал и отпустил …
И понеслась, еле дыша, спеша в неизбежное, в лазурь небосвода, навстречу свободе моя душа …
Помиловал милый … отпустил … а я просила?

Как легко ты становишься прошлым,
не успев побыть настоящим.
Память ладони подносишь
к пламени тела незрячему,
запах вдыхаешь тайный,
мускусный, терпкий / нервный.
Я теперь точно знаю:
не надо быть первой,
надо быть сильной.
Просто чувствую — оно рядом,
это море, штормами синими,
отбирает небес прохладу,
выдыхать заставляет воздух,
припасённый на всякий случай.
… показать весь текст …

Над старой планетой сплошные дожди,
как сны, морфиново-затяжные.
Не стоит, девочка, больше не жди.
Пересекай сплошные
линии судеб в ладонях чужих,
остро цепляйся за грани свободы
и постарайся остаться в живых.
Пусть затянулись роды
в новую жизнь, без его плеча,
на котором все беды — хлам.
Зато разучишься назначать
встречи в кривых зеркалах.
Зато поймёшь, как чиста вода
в колодцах простой мечты.
… показать весь текст …

Направо пойди,
ты узнаешь рай,
налево попробуй
и в ад сорвись…
ну что же стоишь?
Убегай, ускользай
в свою передуманную
недожизнь.
Назад хода нет,
здесь все говорят,
ведь пятиться —
первый и смертный
грех
и я совершаю
… показать весь текст …

Ведь я обожала твой запах … мужской, солёный и крепкий,
со смесью прованского лета и горечью моря.
Теперь, когда путаюсь в страхах, и песенка спета,
так хочется помнить только живое…
Называл меня рыбкой, но смотрел ты сурово,
в свете лампочки зыбком наружу просилось нежное слово.
Но вылетало нечасто, сквозь зубы,
когда в пылу страсти ты становился опасным и грубым.
Не то, что ждала, не так, как хотела.
С душою твоей близка не была, хотя и любила тело.
Дети рождались и подрастали, почти свои гнёзда свили.
«Наш папа — словно из стали» — ты помнишь слова Сесили?
А Жан так и просто ушёл в одночасье, когда ему было пятнадцать и больше не возвращался.
Даже с тобой не прощался.
… показать весь текст …

Я однажды вернусь,
открою неспешно дверь
и ответит прошлое сквозняком.
Мой почти приручённый
любовью зверь,
ты остался близок и незнаком,
я — далёкою быть смогла
и привычной, без трудных схем.
Отражением в зеркалах,
полушёпотом серых стен,
недоверием старых ран
мы чужим упрощаем роль,
за границами жизней/стран
потаённую пряча боль,
… показать весь текст …