В тридевятом царстве, в тридесятом государстве жил да поживал царь. И было у царя два по полцарства, несколько амбаров вперемежку с сусеками, его даже сусекскским иногда называли за это, три сына и неделимый майорат. И вот однажды вызвал царь к себе старшего сына, и говорит ему:
— Наследный принц, ты уже взрослый совсем стал, испеки мне колобок.
— Папа, же не ман пасижур, — принц был очень образованный, потому что царь выписал ему из соседней Польши ажно целого хранцузского прохвессора, — турнезоль пармезоль фриказоид!
— Это в смысле нет? — озадачился царь, но принц отвечать не стал, лишь раздражённо пожал круглыми плечиками и вышел прочь.
Пригорюнился тогда царь, но тут к нему в покои проскользнул младшенький сын, погладил папу по голове, чмокнул его в залысину, и тоже ушёл. А за дверью он засучил рукава, надел фартук, поскрёб по амбарам, помёл по сусекам да и испёк царю колобок. Внёс в покои, царь аж ахнул.
— И кто это тебя, сынок, надоумил то? Вот уж порадовал старика так порадовал. Давай скорее сюда его, кушать будем!
— Ах, папенька, — младшенький аж покраснел от похвалы такой, — вы мне, право слово, льстите. И нет в этом ничего особенного, просто вы же папенька мой, как не порадовать вас. Только обождите с трапезничанием, горяч покамест колобок. Остудить бы его, чтобы не обжечься.
— Ну ставь его тогда на окошко, да подождём, пока слуги чаю нам сделают.
Поставил на окошко колобка младшенький, но сидеть праздно не стал, отправился сам чай заваривать, с травками всяческими да сушёными ягодами, по рецепту своему тайному. А колобок в это время взял да и выскочил в окно, громогласно хохоча и пороча непристойными выражениями духовные скрепы и основы государственной власти. Осерчал царь, велел позвать к нему среднего сына. Явился тот не сразу, пред царскими очами предстал мятым, но бодрым, и велел ему тогда царь:
— Садись на коня, сын мой, да отправляйся в погоню за колобком, что посмел с царского стола ускользнуть!
— Отец, тебе корона уже совсем голову пережала, — гоготнул тот, — колобки у него сбегают. Пора бы тебе корону то наследнику передать, — и с этими словами вышел. Пригорюнился царь, закручинился, лысу голову повесил. Тут в покои к нему младшенький вошёл, ничего не сказал, чмокнул царя в лысину, вышел во двор, вскочил на коня, да и отправился за колобком. Долго ли, коротко ли, но выследил он его в самый последний момент, когда того уже собиралась съесть лиса. Одной стрелой пробил он лисе голову, и самого колобка к земле пригвоздил. Потом снял с лису шкуру, колобка почистил, вернулся, да и вошёл к царю с подносом, укрытым лисьей шубкой, на которой блюдо с колобком уже разрезанным, чашки с дымящимся чаем и сахарница с колотым сахаром расставлены были.
— Вот, царь-батюшка, откушай.
Откушал с младшеньким царь, и вновь погрустнел. Воскликнул тогда младший сын:
— Папенька! Ну что же вы грустите! Али угощение моё вам не по вкусу?
— Да тут такое дело, сынок. Заботливый ты, ласковый, а ведь даже не родной мне. Я же тебя усыновил, а царицы у меня и вовсе сроду не было.
— Радость то какая, — всплеснул тогда младшенький руками, — счастье!
— В каком это смысле, — озадачился царь.
— Так ведь люблю я вас, царь-батюшка, срамно люблю, плотски и духовно вожделею.
— И я тебя!
И возрыдали они, обнялись, да и поженились на следующий день. А старшего со средним отравили по тихому, те тоже неродными были, да и мудаковатыми, никто их не жалел.