Иногда просыпаешься под впечатлением яркого сна, и не дает покоя мысль
- Боже, ну почему во сне так все просто, а в жизни столько всяких условностей, столько всяких непонятных преград и надо проходить каждый раз сквозь них, затрачивая кучу душевных сил. А на самом деле протяни руку, вот оно, совсем рядом, потрогай его, улыбнись ему и живи счастливо.
С другой стороны, если подумать, то в нашей жизни самым ценным является не то, что мы попробовали, надкусили и чем-то насладились, а наоборот тот кусочек, который был всегда желанным и до которого мы так и не смогли дотянуться.
В универ я поступил на заочное, не было мест для русских на дневное отделение. Приходилось сидеть на лекциях со взрослыми дядьками и тетьками. Но было человека три таких же как и я, после школьной скамьи. И среди них была девчонка просто неописуемой красоты, хотя планка оценки у меня в то время, стояла довольно высоко. Как бы то ни было, башню мне снесло сразу. Какие там лекции, все пролетало мимо, ходил как ушибленный и спать толком не мог. Долгое время я посмотреть-то в ее сторону боялся, а когда смог, заметил, что и она искоса поглядывает на меня, тут я вообще чуть не расплавился. Установочные лекции заканчивались и надо было срочно что-то предпринимать, голова просто гудела от немыслимых комбинаций. Помог как всегда случай, на одном из зачетов, пришлось сесть с ней за одну парту, и тут уж было не отвертеться — после сдачи я провожал ее домой. Потом были свидания теплыми южными ночами, походы в кино, разговоры о современной музыке, к которой мы оба были неравнодушны. Но меня так и не покидала робость в отношениях. Ее присутствие на меня действовало иногда вдохновляюще, я мог шутить, смеяться.
А иногда наступал полный ступор и я ничего не мог с собой поделать. Я будто чувствовал ее недосягаемость. В один из вечеров она, ничего не объясняя, предложила расстаться. Конечно, меня это повергло в шок. Много дней я был как убитый, ситуацию изменила повестка в армию. Такая жизненная перемена помогла как-то вылечиться.
Первые полгода я провел в учебке, это была образцовая часть, порядки были строгие, но и вольности много было, дедовщина отсутствовала и пресекалась на корню. Были строгие сержанты, некоторых потом даже зауважали, были увольнительные, умудрился даже познакомиться с девчонкой. По взаимной договоренности она приходила в часть и представлялась моей сестрой, а мне в связи с этим давали внеочередную увольнительную.
А потом я сделал глупость — написал своему другу о своем житие-бытие, а заодно и красочно описал нашего командира взвода — туповатого прапорщика. Из нас готовили ГСМ-щиков для авиационных частей, ему по случаю довелось преподавать нам химию, в которой он был абсолютный лох. Это было очень весело, когда он пытался с умным видом читать без разбора учебник химии за 8 класс. Солдаты были в курсе, что письма в части проверяются и поэтому старались кидать их в городские ящики. Но, несмотря на это, в один из вечеров меня вызвали к командиру взвода, у него на столе лежало мое письмо, где красным карандашом было
подчеркнуто все, что было о нем. На его вопросительный взгляд, что мне было объяснять? Сказал — Что думал, то и написал. КГБ-шники тогда не дремали.
Результат не заставил себя долго ждать, при распределении в боевые части, попал в самый анус. Было такое жуткое место под Иркутском — «Могоча», про дедовщину этой части ходили легенды.
И действительно там был сущий ад! У молодых солдат был вид загнанных собак, поход в столовую был просто фильмом ужасов. Подразделение доходило до столовой строем, потом по команде, как обезумевшая стая, врывалась в здание. На обеденных столах, иногда кроме бачка с клестерообразным месивом (называемым «пука») и буханки неразрезанного хлеба, больше ничего не было. То есть ни ложек, ни кружек, или же присутствовали частично. И это надо было видеть,
когда солдаты, а не заключенные, лезли голыми руками или доставшимся куском хлеба в бачки с варевом. В углу столовой вальяжно сидели «деды», с хохотом наблюдая за этим цирком, кто-то из них, вошедший в раж, кидал в толпу полный бачек со словами — Жрите суки! Вечером в казарме можно было наблюдать спектакль, под названием «полеты». Человек десять молодых ползали под двухъярусными кроватями, на нижних, из которых, были старослужащие. В момент, когда под кроватью пролазил очередной бедолага, «дед» подпрыгивал на кровати и проволочным каркасом
ударял солдата. Изображая тем самым, по сценарию, «заправку». Во втором акте двое «молодых», нагнувшись, разгонялись с обоих концов казармы навстречу друг другу. В точке соприкосновения, по сценарию, они должны были врезаться лбами. И не дай бог, если кому-то из дедов покажется, что удар был слабым. Действие повторялось.
Нас, вновь прибывших полугодков, до окончательного распределения пока не трогали. И мне крупно повезло, меня не оставили в этом аду, а отправили транспортным самолетом в Монголию, где я при перелете чуть было не отморозил ноги, сидя весь перелет на железной скамейке при
температуре -50. В авиационном полку, располагавшимся неподалеку от Улан-Батора, дедовщина, конечно, тоже была, но не в таком диком виде. Единственной невезухой было то, что мое отделение ГСМ-щимков напрочь состояло из старослужащих. И следующие полгода меня ожидало
помимо веселой жизни, отсутствие нормального общения. Сама часть находилась посреди пустыни Гоби, окружавшая ее рваная колючая проволока, очевидно, служила лишь обозначением границы самой территории части. Топать можно было в любую сторону, вряд ли кто помешал бы. И некоторые топали, умудрялись переходить границу и отлавливали их уже дома.
В один из тоскливых вечеров я получил письмо. Оно было от НЕЕ! Во мне все перемешалось: удивление, радость, какое -то неверие, что это реальность, а не сон. Она писала, что нашла каким- то образом мою маму, и взяла у нее мой адрес. Что просит прощение за тот срыв, который случился с ней, а за одно прислала свою шикарную фотографию, взятую, будто с обложки западного журнала. Потом мы писали друг другу длинные письма, в которых самым интимным было упоминание лишь о том, что мы скучаем друг без друга. Слово «любовь» было лишь в контексте обсуждения французских романов, которыми мы зачитывались. Служба моя сразу стала чем-то второстепенным. Меня мало, что могло огорчить в этот период. Единственной тяготой был подсчет дней, оставшихся до дембеля.
И он пришел — этот майский день, день который по праву можно считать одним из самых счастливых дней моей жизни. Под звуки «славянки» я покидал этот богом забытый кусок земли, а впереди ждали волнующие события. Это была настоящая эйфория.
Дома нас снова ждали встречи, она очень модно одевалась, приходилось и мне подтягиваться. Нам обоим нравилось прогуливаться по аллеям, и наблюдать, как на нас оглядывались прохожие.
Иногда бегали на дискотеки, она показала мне характерные танцевальные движения, к счастью, я был способный ученик, и мы очень эффектно смотрелись на танцевальных площадках. Но на студенческую стипендию не сильно разгуляешься, как-то я чуть было не сгорел со стыда, кода не хватило денег расплатиться за заказ в баре. Несмотря на кажущуюся легкость отношений, меня каждый раз бросало в жар от случайных прикосновений. Внутренне я все равно чувствовал, что она для меня недосягаема, и это заставляло задумываться о грустном, как в прочем, наверно, и ее. Наши встречи становились все реже, не от желания, а от какой- то безысходности. Когда они прекратились вообще, на душе было совсем скверно и тоскливо.
За весь период нашего общения мы даже ни разу не поцеловались. Я очень долгое время не мог ее забыть. Встречаясь с другими девчонками, всегда приходилось сравнивать, и это сильно отравляло жизнь.
Но постепенно все ушло, осталось лишь что-то теплое, слегка грустное, к которому очень приятно иногда прикасаться. Я так больше и не встречал ее никогда.
Это была первая любовь, во всем ее великолепии.
Когда появился Интернет и соцсети, я делал безуспешную попытку ее разыскать. Но нашла опять она, из далекой Америки, войдя на страничку и тихонько спросив — Вы не помните меня?
Больше она не проронила ни слова, просто иногда заходит и все. В начале я не мог понять, а теперь дошло — А к чему слова?