Когда дом превращается в лазарет. Что делать, если болеют муж и дети
Дети имеют обыкновение болеть или по очереди, один за другим, чтобы не позволить матери расслабиться, или вместе, чтобы дать матери заряд адреналина. Но гораздо хуже, когда болеет ещё и муж.
Да, когда болеют дети, даже пресловутым ОРВИ, обрывается сердце. Когда болеет муж, хочется найти цианистый калий и дать, чтобы уже не мучился. При этом женщина болеть вроде как не может. То есть может, но так, чтобы это было не видно.
Было дело — я долго держалась, но всё-таки свалилась. Лежала, кашляла. Муж закрыл меня в комнате, выдал отдельную посуду, как зачумленной, и старался не заходить без особой надобности. «Почему ты всё время болеешь?» — недовольно спросил меня он. Я задохнулась от возмущения и долго кашляла, как туберкулёзник. Правильно говорит моя мама: «У мужчины сестра должна быть богатая, а жена — здоровая».
У меня заболели все и сразу. Муж лежал на диване в позе младенца и умирал. Он стонал, держался за сердце, хотя у него были сопли, просил принести стакан воды и требовал заверений в любви.
Сын понимал, что мне не до него, и начинал требовать внимания вечером, когда отец семейства был напоен таблетками, намазан мазями и уложен с книжкой. Он кашлял, вызывая рвоту, держался за ногу, хотя у него тоже были сопли, и просил разрешения пять минут поиграть на компьютере, чтобы ему стало «полегче». Дочь заступала на смену в ночь — хныкала, сбрасывала одеяло, снимала носок, требовала попить, игрушку. У неё не было ни соплей, ни кашля, только температура. Или мне только казалось, что она «горяченькая».
Половина кухонного стола была завалена лекарствами, пипетками и мерными ложками. В холодильнике стояли отвар шиповника с корнем имбиря, мёд с соком черной редьки и нутряное сало. Открыть холодильник было невозможно — запах сшибал с ног.
Ничего удивительного, что я всё перепутала. Сыну дала съесть нутряное сало, дочь накормила мёдом с редькой, а мужу дала жаропонижающую свечку вместе с водой — чтобы выпил. Странно, но всем стало легче.
На следующий день дом был похож на свалку. Рядом с кроватью мужа скопилось несколько чашек и стопка книг. Комната сына была завалена бумажными носовыми платками, как снежными хлопьями. А дочери понравилось открывать и закрывать упаковки с флаконами. И пока она пыталась отвинтить крышки, я успевала сварить бульон.
Ещё через день все пошли на поправку и стали капризничать.
— Мне разве можно делать домашнее задание? — спрашивал сын. — Ты уверена, что мне не станет хуже? Может, я ещё болею?
— Не хочу капать в нос, — говорил муж. — Капли в горло попадают, и они невкусные.
— А-а-а-а! — кричала дочь.
У неё появилась новая игра — она брала со стола предметы и складывала их в мусорное ведро. Я рылась в мусоре в поисках пипетки, носовых платков и капель. Дочь возмущалась и опять всё выбрасывала.
А ещё она ходила за мной по дому с игрушечным набором врача и ставила всем градусник. На ночь она требовала почитать про Айболита.
— Пожалуйста, отнеси на кухню чашку, — попросила я мужа.
Он шёл по коридору, подволакивая ногу и постанывая. Посередине пути остановился и картинно высморкался — соплей уже не было. И кашля тоже. Но муж усердно хрипел.
— Устал я что-то, — произнёс он и вернулся в кровать.
Сын пролил горячее молоко, которое пил, лежа на диване, задрав ноги. Дочь всё-таки разбила флакон с сиропом от кашля.
— Что мне делать? — позвонила я маме.
— Снять номер в гостинице и выспаться, — посоветовала она.
Кстати, именно мама научила меня делать уколы. После аварии у неё так «прихватывало» спину, что она могла только лежать на животе, курить, сбрасывая пепел в пепельницу, стоящую на полу, и тихо материться.
— Давай уже, — кричала она мне.
— Не могу, я боюсь, — плакала я.
Я колола маму, заливаясь слезами, а в свободное время тренировалась на яблоках и бегала к всегда немножко нетрезвой, но бесконечно доброй и ласковой соседке-медсестре, которая учила меня находить вены, смешивать лекарство с физраствором и ставить капельницу на швабре.
После этого мне было ничего не страшно. Я колола плачущих детей — при этом один мальчик мне растесал бровь игрушечным паровозиком, — кусающихся собак — одна, к счастью, привитая от бешенства, все-таки цапнула. Я колола коллег в туалете и однажды сделала укол в пробке на дороге. Я делала уколы самой себе, беременной, перед зеркалом. И даже уши один раз проколола подружке. Все говорили, что рука у меня легкая.
Уколы прописали моему мужу. Дозировка минимальная, иголка — самая тоненькая.
— Подожди, я ещё не готов, — стонал муж. — Мне нужно лечь.
— Не обязательно, можешь стоять.
— Нет, я лягу. Так будет легче. Предупреди, когда будешь колоть, чтобы я вдохнул. А-а-а! Я же просил предупредить!
— Не может быть, чтобы было так больно, — удивилась я.
— Ужасно больно. У меня даже нога онемела. Уже можно вставать? Может, лучше полежать? У меня там нет синяка? Почему-то я встать не могу.
Уколов надо было сделать десять. Муж стонал, тёр больные места, говорил, что я специально ему так больно делаю, и вообще… у него там синяки, кровоподтеки и шишки. Я прикладывала на его «больное» место, чистое, как попка младенца, без единого следа, капусту, за которой утром специально бегала на рынок.
— А можно какое-нибудь болеутоляющее? — чуть не плакал муж.
Я капала ему валокордин, правда, пока несла рюмку, выпивала сама — чтобы не сорваться.
— Не хочу… не буду… зачем? Я устал! Не могу сидеть. У меня там точно нет гематомы? Посмотри повнимательнее! Может, нам лампочки поменять? Ничего не видно!
Каждый вечер муж торжественно укладывался на диван, на две подушки, и застывал с мученическим выражением лица. После укола он ещё долго лежал и просил чай, плед, еще одну подушку, открыть форточку, закрыть форточку и тихо постанывал.
Раньше я думала, что мужчины как дети. Нет, они хуже детей. И хуже собак. Они совершенно не умеют терпеть. Каждый вечер я ловила себя на мысли, что мне хочется ударить мужа паровозиком по голове и укусить его за руку.
Это случилось на девятый день уколов.
— Не могу переключиться, — простонал муж. — Всё время чувствую место укола.
Я со всей силы наступила ему на ногу. И ещё раз.
— Что ты делаешь? С ума сошла? Больно же! — закричал он.
— Где больно? — поинтересовалась я.
— Нога!!!
— Ну, не попа же…