Я очень страшное поняла тут: вся жизнь равняется слову «жди». Ты ждешь, пока остывает латте, ты ждешь, пока не пройдут дожди, пока не выставят за экзамен, пока родители не придут, пока не выищешь ты глазами любимый абрис в седьмом ряду, пока мобильник не загорится таким, таким долгожданным «да». Неважно, сколько тебе — хоть тридцать, ты ждешь чего-то, кого — всегда. Я буду ждать твоего приезда так, как подарков не ждут уже, ты сам — подарок, ты сам — фиеста в несуществующем этаже. Я буду ждать тебя — может, годы, а может, правильнее — года? так, как у моря не ждут погоды, так, как с победой не ждут солдат. Секунда — день, а неделя — месяц, полковник ждет от тебя письма, прими, как данность, меня, не смейся — заожидаюсь тебя весьма. Неважно, с кем ты, неважно, где ты, кого целуешь по вечерам, ты будь, прошу, потеплей одетым и будь сегодня, как был вчера. Я жду тебя, как не ждет зарплату до денег ушлая молодежь! Я очень страшное поняла тут: ты точно так же меня не ждешь…

Он не берет трубку, потому что я ему не звоню;
он не пишет мне писем, потому что я не прошу их.
У него есть Джек Дэниелз, девочки в стиле ню,
и еще ему с неба подарили звезду большую.
У меня есть глаза, меняющие окрас,
сигарета в зубах, на коленях следы падений.
И большое-большое сердце.
Ему — как раз,
только он никогда, никогда его
не наденет.

Это ваше «я тебя люблю» —
форменное, сука, безобразие.
Я сейчас срифмую с ним соплю.
Не люблю тебя ни в коем разе я.

В пять утра чаевничаю на кухне, где и чайник любит чайницу.
Я лицом измученно-мучна —
третью ночь заснуть не получается.

И который уж по счету стих
— ах, простите, бля, стихо-тво-ре-ни-е! — 
(Бля сказала мне, что не простит.
Вредная, как табакокурение).
… показать весь текст …