Как я любил купаться в детстве! Нет, и сейчас, конечно, люблю. Но в те свои пацанские годы часами не уходил домой с Иртыша или с пойменного озера Долгое.
Чаще всего мы купались на Долгом, длинном и узком озере. Камышовые невысокие стены озера прерывались специальными выемками для захода купальщиков в воду, а также намытыми ручьями песчаными мысами, с которых так клево было, разбежавшись и тупнув пятками в упругий податливый песок, с визгом плюхнуться в теплую воду.
Здесь не было течения, вода намного теплее, чем на Иртыше, да и окрестности куда живописнее — и ребятня в перерывах между купаниями любила полазить по заросшим склонам старого берега в зарослях черемухи, боярышника, джигиды (мы ее называли просто красная ягода), ежевики и полакомиться уже спелыми или только созревающими ягодами.
Это был наш счастливый детский мир в уголке практически девственной природы, в котором мы самозабвенно предавались разнообразным утехам: играли в прятки в береговых зарослях, в пятнашки на воде. Крики, визг и смех плещущихся в озере детей был слышен далеко окрест.
Замерзнув (какая бы вода ни была теплая, но от долгого пребывания в ней, подпитываемой ключами, тело начинало покрываться мурашками, а губы синеть), мы, стуча зубами, отогревались на солнышке тут же на песчано-глинистом берегу или повыше, на поросшей травой и кустарниками береговой террасе.
Вот сейчас вспоминаю то время и чувствую, как блаженная улыбка блуждает у меня на лице. Господи, как же мы были счастливы от того единения с природой! А все потому, считаю я, что не было у нас тогда, в начале 60-х, ни телевизоров в деревне, ни тем паче сегодняшних электронных штучек, которые сделали домоседами большую часть населения страны, включая и детей.
Удивительно, но родители никогда не боялись отпускать нас одних в эти длительные походы на лоно природы — наверное, потому что сами также выросли, без излишней опеки и надзора. Это называлось «расти как трава». И ничего ведь с нами не случалось! Ну, там разве что наступишь на колючку от боярышника или расшибешь большой палец на ноге об выступающий корень, когда шляешься по кустарникам — ходили-то почти всегда босиком, — а то и подерешься со сверстником, что, впрочем, случалось крайне редко.
Не помню случая, чтобы кто-то из моей деревни утонул в озере или на Иртыше. Чужих утопленников к нам по реке - да, прибивало, из стоящего выше по реке райцентра Иртышск, а чтобы свои - ни-ни! Правда, все же был один случай гибели нашего парнишки, связанный с водой. Но Серега не утонул, а неудачно нырнул и сломал себе шейные позвонки. И умер уже спустя полгода, после того, как несколько месяцев пролежал пластом сначала в больнице, а потом дома.
Но однажды на нашем таком всегда безопасном озере все же произошел более драматичный случай. В гости к своим родственникам на пару дней приехал из соседней Бобровки самый настоящий военный моряк, бывший в отпуске. И в компании троих или четверых наших взрослых парней он пришел купаться на Долгое. И мы, стайка разновозрастных ребятишек человек в десять, находившихся в это время здесь, смотрели на него, раскрыв рты.
А там было на что смотреть. Моряк был, как ему полагается, в черных расклешенных брюках и белой форменной тужурке с блестящими эмалевыми значками на груди, с откинутым на спину белым воротником с синими полосками и маленькими золочеными якорьками на углах.
Из-под сбитой набок бескозырки выбивался небольшой такой, задиристый светловолосый чуб, из-под которого на белый свет бойком смотрели дерзкие, с прищуром, серые глаза.
В общем, красавец, каких мы еще не видели. Наши-то парни большей частью почему-то служили в стройбате да в танковых войсках, ну еще в автобате. На флот же почти никто не попадал, за редким исключением. Потому-то мы во все глаза смотрели на этого славного морячка.
Он шел, слегка пошатываясь и нарочито широко расставляя ноги, время от времени лихо сплевывая сквозь зубы, и я тогда с восторгом подумал: «Вот так же он ходит по палубе своего корабля, когда море штормит, и плевать ему на все!».
Разгоряченные жаркой погодой и выпивкой, парни эти тоже решили искупаться и, пересмеиваясь, стали раздеваться, но не у самой воды, как мы, а на террасе, метра на полтора выше берега.
Морячок тот неторопливо разулся, снял с себя и аккуратно сложил на траву парадную форменку и остался в обтягивающих трусах — плавках, которых мы, деревенские, тогда практически не видели.
Пацаны, да и взрослые, все как один купались обычно в черных сатиновых трусах. Они при нырянии норовили слетать с нас, обнажая бледные незагорелые задницы, и оставшись на воде, медленно тонули. И если вовремя их не перехватить, потом приходилось нырять и искать эти чертовы трусы с расхлябанными резинками на дне.
Особым шиком среди пацанов считалось, нырнув, доплыть под водой до противоположного берега озера — это где-то метров двадцать, наверное (Долгое не случайно так называется, оно длинное и узкое, как речка). Это удавалось не многим даже из взрослых. Потому, видимо, и крикнул матросу мой сосед Ванька Рассохин:
-Дяденька моряк, а ты сможешь перенырнуть озеро?
— Мой братан? Да он туда и обратно перенырнет ! Да же, Мишаня? - опережая флотского гостя, радостно ответил за него Сашка Кубышев - двоюродный брат Сашки, на вид на пару-тройку лет постарше).
— Этот ваш лягушатник-то? — оскорбил наше любимое озеро и сплюнул себе уже под босые ноги сразу же разонравившийся мне моряк. Понятно, что он был под градусом, но в любом случае, подумалось мне, ему следовало бы вести себя поскромнее.
— А ну, разойдись, мелкота!
И моряк, бегом спустившись с террасы, сильно оттолкнулся от берега и, подпрыгнув и вытянув перед собой руки, красиво вошел в озеро.
Вот в зеленоватой воде мелькнули его бледные подошвы, болтанулись пару раз, и моряк исчез из виду. Уже утихло поднятое его прыжком волнение на воде, а его все не было видно.
Мы во все глаза смотрели на искрящуюся под ярким июльским солнцем зеркальную гладь Долгого, на зеленую стену камышей на противоположной стороне, и ждали, где же Мишаня вынырнет: там или пойдет под водой обратно к нашему берегу? А его все нет и нет.
— Братка, — вдруг дрогнувшим голосом и пока негромко позвал своего родственника Сашка Кубышев, и мы все невольно обернулись к нему — столько тревоги и страха объявилось в этом несмелом зове. — А ну, выныривай, братка!
Он, уже тоже раздевшийся и оставшийся в широких семейных трусах, спотыкаясь, спускался с террасы по крутой, вытоптанной в сером грунте нашими босыми ногами, тропинке к берегу. Братки же его все не было и не было.
И тогда Сашка как-то гнусаво завыл и бросился в воду. За ним торопливо последовали другие парни постарше, и начали плавать по озеру и время от времени нырять в поисках занырнувшего моряка.
Долгое — оно совсем неглубокое. Ну, метра два, может, три в самом глубоком месте. Во всяком случае, я, тогда двенадцатилетний пацан, опустившись в любом его месте на дно солдатиком, кончиками пальцев ног запросто доставал до илистого, холодного дня.
Так что вскоре, минут через десять беспрерывного ныряния, кто-то из ищущих моряка парней вынырнул и, отплевываясь, сдавленным голосом сообщил:
— Есть! Он здесь лежит…
К нему — а это гиблое место оказалось всего метрах в пяти-семи от берега, — тут же подплыли остальные члены «поисковой группы», и нырнув вместе по команде: «Три, четыре!», они в несколько пар рук подхватили со дна утонувшего парня и, бултыхая ногами и шумно фыркая, «сплавили» его к берегу. И дальше уже по мелководью поволокли на сушу бледное тело с безжизненно откинувшейся головой с плотно зажмуренными глазами, с черной дыркой открытого рта на синюшном лице.
Это выглядело так страшно, что все дети, кто был на берегу, с криками и ревом разбежались кто куда, лишь бы подальше от этого жуткого места. Мы даже в дурном сне не могли себе представить, что наше такое уютное и ласковое озеро, в котором десятилетиями, а то и сотнями лет, плескались многие поколения деревенских ребятишек, оказалось способно отнять чью-то жизнь.
Я тоже взлетел на прибрежную террасу, чтобы вскарабкаться по крутому песчаному взвозу наверх и учесать домой. Но жгучее любопытство, пересиливающее страх, остановило меня, и еще несколько пацанов примерно моего возраста.
Я притормозил у пышного куста крушины, растущего на самом краю террасы, обернулся назад. Моряк Мишаня уже лежал на берегу, широко раскинув руки и ноги, в окружении обступивших его парней. Все они молчали, только громко всхлипывал его брат Сашка, и как-то по бабьи причитал:
— Что я теперь скажу тете Зине, а, пацаны? Как же так, а?
Так же ярко светило над нами солнце, на террасе над цветущими травами порхали разноцветные бабочки, в кустарниках щебетали птахи. Все это только что видел и приехавший к нам в деревню в гости моряк Мишаня.
Вон там он стоял, сложив свое щегольское морское обмундирование у разлапистого кустика солода, и улыбался. А спустя всего несколько минут его не стало… Как такое могло произойти с ним в крохотном озерке, в котором днями напролет бултыхается всякая пузатая мелочь и чувствует себя в воде как дома, а он, самый настоящий боевой моряк, взял вот, да захлебнулся?
Уже позже выяснилось, что с Мишаней злую шутку сыграла обильная выпивка накануне, жаркая погода и не совсем его крепкое, хоть и молодое, сердце. Оно у него остановилось от резкого перепада температур, когда он нырнул в озеро, которое на глубине оставалось достаточно прохладным из-за питающих его ключей и родников.
Потом за моряком пригнали мотоцикл «Урал», погрузили его в коляску, накрыли сверху тентом, и отвезли домой, в Бобровку, до которой от нашей деревни было всего двенадцать километров. Там его, на малой родине, и захоронили.
А на Долгом, вернее, в том месте, где утонул моряк Мишаня — оно называлось Две лесинки, — пару дней с перепугу вообще никто не купался, ни взрослые, ни дети. Но потом ребятня снова потянулась сюда — стояли последние жаркие, уже августовские дни, и нам не хотелось терять их даром.
Поначалу все как-то сторожились и обходили, вернее - оплывали стороной то место, откуда со дна достали утопшего моряка. Но время и свойственная детству беззаботность очень быстро стерли из нашей памяти и тот злосчастный день, и самого бедолагу моряка. Долгое снова стало для нас любимым местом летних утех. Купаются в нем мои односельчане и по сей день.
А бедный Мишаня так и остался единственным утопленником в обозримой истории нашего села. Тьфу, тьфу, чтобы не сглазить!..