Мне хочется, чтоб жизнь была простой. Прекрасной — без методик и гипнозов.
Но, умирая, лист над пустотой уже не слышит метеопрогноза —
Там ветер, ветер… «Палые листы порой куда удачливей, чем ты,
Но быстротечней». Сводка такова — мне пасмурно, но я еще жива.
От пустоты лишь шаг до простоты — короткий шаг, отрезок, по размеру.
Семь раз отрежь, потом познаешь меру, в которой отражаешься лишь ты.
Менять слова на мертвые листы — искусство умноженья многоточий.
И обреченно корчится подстрочник, пытаясь вдохновиться, и, к примеру,
Пытаясь не рассыпаться по швам.

Ветер играет листом золочёным, словно котёнок — клубком.
Небо становится чуть подкопчённым. Лето уходит — бочком,
Тихо, закутавшись, чтоб не простынуть, яблоки не уронить…
Нижет пространство туманы густые на журавлиную нить.
Тянет на запад, на север, на север, сыростью тянет с земли,
Молча стоит Закрывающий Двери — каждое слово болит,
Бьётся на нитках сырой паутины, он их отпустит — едва
Счистит следы остывающей глины со своего рукава.
Каждое пленное, сонное слово — эхо от слова «прощай».
Ждут города своего Крысолова. И собирают в общак
Рухлядь, остатки былой позолоты, листья, туман, миражи…
Дремлют деревья, скрывая зевоту. В небо плывут этажи,
Чтоб раствориться в густой акварели, взвеси ночного дождя.
Флейта устала. И листья сгорели. Не уходи, уходя.

И даже если тень моя к тебе потянется, я буду безучастна.
…Асфальт. Дома. Когорты голубей. Живой земли растаявший участок.
У города — сиреневые дни, чуть больше света в серой акварели.
И так горят рекламные огни, что ветви лип, похоже, обгорели.
Вот человек в цветном пуховике. Он покупает яблоки и сливы.
Качается увесистый пакет, как маятник часов неторопливых —
Семейный ужин, яблочный пирог, горячий чай, и всякое такое…
Я эту жизнь читаю между строк, и молча замираю над строкою.
Учусь дышать, работать, наблюдать, искать следы в пунктирах многоточий…
И даже если тень меня предать готова, то…
Я преданнее прочих.