Что стоит слово мое, в котором
есть все, чем я нас еще могу.

В котором — вторник и серый скорый рассветный поезд течет в снегу,
как в зимнем сердце течет, протаяв, простая нежность к кому-то вне.
В котором — жизнь, простота святая, которым можно, чтоб ты ко мне
шагал, ладони тянул и губы, вокзальной вьюгой укутан в плащ.
Которым слезы мои смахнул бы, едва касаясь манжетом глаз.

Когда в нем столько всего родного, но никому больше дела нет
до силы слушать, — что может слово,
произнесенное в тишине.

В эту ночь в пустоте просыпаются голоса,
тени станут теплее, отчетливей и длинней.

Всё, что ты побеждал когда-нибудь, есть ты сам. Ничего, кроме этого, больше на свете нет.

Средоточие тени и света, смотри же в глубь своей собственной, мифы творящей, живой души.
Ты есть бездна и в бездну упавший рассветный луч. Ты есть узкая света полоска и мрака ширь.
Говори с собой сотней наречий и голосов, потому что крепчаешь в опознанных голосах.

Жизнь — весы, на ладонях твоих только явь и сон.
Лишь тебе и решать, как склоняться таким весам.

Я, сам собой заучен наизусть,
сегодня сам с собою разлученный.

Я — март, пустивший о весне слезу. Письмо, недосказавшее о чем-то.
Холодный дом, открытое окно, за ним — зимы опущенные плечи.
Действительность, напуганная сном, понявшая, что сон запомнить нечем.
Я — часть себя, не целое — но часть, печальная. Надтреснутая кромка.

И хочется, ища себя, молчать.
Поскольку остальное — слишком громко.