Луна взошла монетой надо мной, брокажем обезумевшей волчицы… И снег лежит с утра на мостовой, и молится, кто знает как молиться. У города, в такие времена, лицо Иуды, бдящего у храма — я отдал всё, и ты всё отдала — но всех даров без поцелуя мало. Как он целует в губы горячо, и предаёт распятью без сомненья, заглядывая мне через плечо в пристанище, где бродят только тени. В чистилище грехов моих и бед /гордыня отзовётся аритмией/. Я продан тьме за несколько монет, но выкуплен за первой литургией. Меня спасёт январская метель, и Магдалина рыжая у древа, глухая ночь и пламенный «Cartel», весь бренный мир, неведомый и белый.
И вот когда, судьбу переборов, я улыбнусь за томиком Верлена… забуду я, как ты прощал воров, как целовал устало и надменно. Мой старый город, может быть тогда услышишь ты и Слово и Сюиту, и тридцать отречений серебра не мной одним окажутся забыты.