Эта осень поет не мне. Я не знаю песен,
кроме тех, что впитали южный хмельной акцент,
где под грохот пирушек пираты меняют песо то на ром, то на женщин с ухмылками на лице.
Эти песни звучат одной, если грянуть разно — после третьей мотивы каждой не различить,
как предмет, что, упав из руки, перепачкан грязью, — с остальными в грязи, даже если он был и чист.
Я их знаю, мне кажется, с донного злого детства, с тех времен, где для всех ты лишь мертвым хорош, пират.
Только осень — поет, от нее никуда не деться,
и, наверно, в какой-то мере я даже рад.
После долгого грохота, ругани, драк и шума я, шатаясь от хмеля, на улицу вышел глух
и в звенящей тиши разглядел, как она бушует, и почуял, почуял под сердцем ее иглу.
И когда в эти сумерки черные в брешах звездных я ее разглядел, беглым взглядом встречаясь с ней,
я готов чем угодно поклясться своим матросам, что услышал ту песню, хоть порт оставался нем.
В ней звучало такое знакомое, но иное, то, что стало б, могло бы, хотело, но — нет как нет.
Эта осень поет так, что сердце сбоит и ноет,
но не мне поет.
Я бы все отдал, чтобы — мне.