Без двадцати шесть, пятница, конец рабочего дня, впереди выходные…
Моросил противный холодный дождик. Я возвращался домой, приподняв
воротник своего старенького пальто и, не глядя по сторонам, топал о чем-то задумавшись.
То ли, об очередном бездарно прожитом дне, растворяющемся в сгущающихся
сумерках, то ли об испортившейся погоде и забытом дома зонте, то ли еще
о чем… Не помню…
Светофор, менял одну на другую, светящиеся цифры, отсчитывающие время до старта. Наконец, появился красный ноль и моментально превратился в зеленую цифру тридцать. Тут же начался обратный отсчет, поторапливая
пешеходов.
Не глядя по сторонам, я припустил по белым полосам перехода, среди спешащих, кто-куда, прохожих.
Вдруг, резкий свист шин и глухой удар, заглушили монотонное жужжание
мегаполиса и, словно в тишине, раздался резкий женский крик, заставивший
меня застыть на месте.
Несколько человек, отказываясь верить в увиденное, торопливо продолжили
свой путь, огибая, прижавшую дрожащие руки к перекошенному криком рту,
женщину, и лежащее перед ней на асфальте тело.
Это был молодой ещё мужчина, над которым навис бампер сбившего его
автомобиля. Пожилой водитель, вывалившись из машины и седея на глазах,
молча рухнул на колени рядом с голосящей женщиной. Через миг послышался
его обреченный рёв.
Случайные прохожие, отворачиваясь, спешили мимо. Притормозившие было
машины с любопытными, объехав препятствие, торопились поскорее покинуть
это зловещее место.
На подгибающихся ногах, я подошел ближе. Лежащий на асфальте мужчина
был ещё жив. Об этом свидетельствовало его хриплое частое дыхание и редкие конвульсии.
Я не врач и мне трудно было оценить состояние этого человека, но желая
хоть чем-то помочь, я снял с себя пальто намереваясь, свернув его,
подложить под голову пострадавшему. Если быть откровенным — я здорово
растерялся.
«Не трогай!» — Услышал я над головой чей-то голос и, одновременно с этим, почувствовал слабый, но бесцеремонный толчок. — «Извините, я врач.
Отойдите, я сам» — сказал подошедший и присел возле лежащего на асфальте человека.
Врач вызвал «скорую». Кто-то, успокаивая, отвел в сторону рыдающую перепуганную женщину.
Отойдя, чтобы не мешать, я заметил лежащую на тротуаре сумочку. Действуя
скорее бессознательно, я непослушными руками, механически собрал в сумку высыпавшееся из неё барахло.
Врач суетился над пострадавшим, прикладывал свою голову к его груди,
слушая дыхание, потом обхватив его запястье, долго нащупывал пульс и повторял всё, снова и снова.
Мимо прошел тяжело дышащий, не замечающий ничего вокруг, осунувшийся водитель, доставая из кармана телефон.
«Алло!.. Мила, алло!.. Мила, Милочка… Ты меня слышишь? Мила, такое
горе, такое горе!» — Ревел он, захлебываясь, у меня за спиной. — «Да,
Милочка, я… Да, ты меня слышишь? Я… Я сбил человека… Такое
горе… Не знаю, не знаю… Мила, что мне делать?» — И, помолчав
немного, снова обреченно зарыдал.
Из-за страха и волнения я утратил ощущение привычно-текущего времени. Дождь усилился. Вечерело…
Машина скорой помощи, с трудом пробиралась через образовавшийся из-за
аварии затор, обнадеживая своими мигающими маячками. Подойдя к успокаивающейся женщине, я протянул ей сумочку.
— «Спасибо. Я наверное пойду…" — Сказала она, вытирая носовым платком заплаканное лицо.
В это время «скорая», выехавшая на тротуар, объезжая скучившиеся и уже
при всем желании не имеющие возможности дать ей проехать, машины,
медленно приближалась к нам, прижимая к стенам домов пропускающих её пешеходов.
— А разве вы не знакомы? — Спросил я, кивая в сторону лежащего на асфальте человека.
Она отрицательно качнула головой. Не затягивая прощания, она
развернулась и, стуча каблучками, быстро пошла прочь от этого
злополучного места, раскрыв над собой нелепый, жизнерадостный, розовый
зонт…
Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы ощутить дух витающей
неподалеку смерти. Покрывшееся белыми пятнами лицо пострадавшего, его
раздувшийся живот и хрипы при дыхании, не внушали особых надежд на благополучный исход.
Я смотрел на табло светофора, на скачущие без остановки цифры, на людей —
ставших, вдруг, ужасно-осторожными, ограждающими себя своею
осторожностью от прикосновения с этим подсознательно ощущаемым и повергающим в оцепенение, духом. Духом страшного и непонятного, но для
всех и каждого — абсолютно неизбежного.
В последний момент, перед тем как носилки с пострадавшим погрузили в машину, я увидел, как из разжавшихся пальцев его руки, что-то выпало на мокрую брусчатку. Но, подошедший ко мне, вымокший до нитки врач, отвлёк
меня;
— Ещё раз прошу прощения, я не хотел вас толкнуть.
— Да пустяки, — ответил я, — не о чем говорить.
— Просто нельзя трогать пострадавшего, понимаете? Можно запросто
навредить. — Тоном, принимающего случившееся близко к сердцу человека,
сказал он.
— Понимаю. — Ответил я, восхищаясь его самоотдачей и профессионализмом.
— Вдруг, черепно-мозговая или позвоночник, понимаете?
Я посмотрел на его светлое, немолодое лицо, по которому стекала вода,
делая его словно заплаканным. Я кивнул и протянул ему руку. Хотелось
ему сказать, что-то хорошее…
-Извините, спасибо Вам огромное! — Не найдя ничего более подходящего,
сказал я, пожав его, показавшуюся почему-то слабой, ладонь. Доктор
грустно улыбнулся в ответ.
Не глядя по сторонам, я подошел к белеющему на мокром асфальте комочку бумаги, поднял его и, положив в карман, пошел домой.
«Странно… А ведь и удар-то был не сильный…» — Услышал я за спиной
слова врача, не весть к кому обращенные. «Может всё еще и обойдется…» —
Прозвучало из его уст как приговор, и послышался тихий усталый вздох.
Не обошлось… Скорая сигналя, пыталась вклиниться в плотное вечернее
движение, лавировала между уступающими дорогу машинами но, не доехав до перекрестка, сбросила скорость и не оставив шанса докторскому
«обойдется», затихла её сирена.
******
Придя домой, я достал из кармана свою находку. Это был сложенный вдвое и смятый, видимо в агонии, открытый конверт с письмом. Я расправил его и положил сушиться на подоконник. Сняв пальто, сел в кресло перевести дух,
но, едва прикрыв глаза, уснул.
Проснулся я уже утром, спина болела, шея ныла и затекшие ноги
протестовали против такого отдыха, налившись свинцовой тяжестью. К тому
же я, наверное, простыл. Взяв высохший конверт с растекшимися штампом и буквами адреса, я достал из него письмо.
Оно совсем не пострадало от влаги, в отличие от конверта. Надев очки, я разгладил его у себя на коленях и начал читать мелкие пляшущие бисеринки
букв:
«Здравствуй, дорогой папочка!
Пишу тебе письмо. Потому что, ты не обижайся, но телефон, который ты мне
подарил, я потеряла, а другого пока у нас с мамой нет. Но, мама
сказала, что скоро купит и тогда я смогу с тобой по нему просто
поговорить. А пока она посоветовала написать тебе письмо. Я даже не знала, что можно общаться таким образом. Классно…
Последний раз, когда ты звонил, дела у тебя были в порядке, и ты был
здоров. Я надеюсь, что в этом плане у тебя всё по-старому. У меня в школе всё хорошо. Не хотела тебе говорить, но телефон мой украли… У нас в школе вообще часто воруют, но я же не знаю — кто это сделал,
поэтому какая разница… Считай — потеряла.
А сейчас, вообще, сижу дома. Подвернула ногу. Помнишь ту яму в асфальте
перед парадным? Так вот… А я забыла о ней. Так интересно тоже — я сколько живу её помню. Машины в ней буксуют, бьются… С каждым годом
всё больше и больше и никому нет до неё дела. А я о ней вообще забыла.
Как я могла о ней забыть? Сижу теперь, скучаю… В больнице сказали, что
это ненадолго…
А письма писать интересно — слова сами вылетают, только держи. А для чего же ещё я в школе учусь?
Спасибо тебе за те деньги, что ты нам с мамой высылаешь. Мама говорит,
что ей сейчас совсем ничего не платят, задерживают. Так что, мы на твои
только и живем.
Я была в гостях у бабушки Веры. У неё всё хорошо. Как всегда суетится…
И бабушка Лена приходила с дедом Ваней, все они меня любят. Говорят,
что я очень похожа на тебя. Мама тоже так говорит.
Дед Ваня починил нам телевизор, только он теперь стал плохо показывать.
Но, мне всё равно, я его почти не смотрю. Всё больше читаю.
Вспоминаю, как приезжала к тебе в гости, как мы ходили с тобой и твоей
Машей на каток. Она такая у тебя красивая! Вы скоро поженитесь?
Обязательно пригласи меня на свадьбу! Хорошо? Да что я спрашиваю?
Еще вспоминаю, как ходили в кино, ели поп-корн, играли на автоматах.
Помнишь? Я не очень без этого страдаю, но иногда очень хочется. Вот
Маринка, моя подружка со 2-го… Помнишь её? Так та, ни разу не была в кино! Её папа говорит, что лучше посмотреть по телеку… А ей так
хочется в кино. И я, когда рассказывала ей, у неё были такие глаза…
А две девочки в классе, ты их не знаешь, не были ни разу на море.
Представляешь? А я была аж дважды! Помнишь, когда я ещё совсем маленькая
была, мы все вместе ездили — я, мама и ты? А второй раз — с тобой и Машей. Спасибо вам огромное! И девочки эти всё время меня расспрашивают,
что и как. И я думаю, что завидую
Мне никто никогда не завидовал, и я не знала, что это может быть
приятно. Это плохо, правда? Но, мне не часто завидуют. Еще раз мне
завидовали, когда ты купил мне телефон. Все по очереди брали его в руки,
охали и ахали и тут я точно знаю, что завидовали.
Папочка, за всё тебе спасибо огромное.
У мамы все никак не ладится, она выпивает, ругается с бабами и дедом.
Ничего почти не готовит. Зато я уже научилась варить супы и жарить
картошку. А баба Вера обещала меня научить готовить когда я вырасту,
также вкусно, как и она. Я так хочу уже быстрее вырасти. Правда мама
говорит, что я и так уже большая и на мне «можно пахать.»
А!.. Забыла рассказать про маминого Толика!.. Помнишь, я тебе про него
рассказывала? Добрый такой… Ну, так он с нами уже не живет, мама его
выгнала. Правда, говорит, что это я виновата. А я не виновата. Это же баб Маша — соседка ей всё рассказала. Ну, сам посуди. Дело было так;
Я пришла со школы, захожу на кухню, а там Толик сидит пьяный. Сидит на кухне и плачет. Я его спрашиваю — «ты чего ревешь?». А он такой смешной,
говорит — «индейца жалко». Я спрашиваю — «Толик, какого еще индейца?» А он… Вот представляешь папа, взрослый же дядя, а взял мою книжку (ту,
что ты мне подарил, про Тома Сойера), раскрыл её, сидит перед ней и плачет. «Индейца Джо жалко» — говорит.
Его, говорит, в пещере заперли, а он там бедненький свечные огарочки и летучих мышей ел… Голодно, говорит, ему там было холодно, темно и страшно. Представляешь, пап? И как заревет…
А он же такой здоровый!.. Я тебе говорила, что он в двери боком
проходит. Мне стало его жалко. Я подошла, хотела его по голове
погладить, а он меня схватил и целовать начал. Я закричала от испуга,
вырвалась, убежала к баб Маше. Ну, я плакала… Я же испугалась, и рассказала ей всё. А она маме…
Ну, короче, нет его больше. Да и толку от него не было никакого, разве
что добрый. Хотя мама переживает, и злится на меня. Если бы я знала, что
она будет на меня злиться, ни за что бы к баб Маше не побежала…
Ну, вот и всё вроде. Устала уже писать. И не знаю о чем еще.
Скучаю по тебе, папочка. И еще… Знаешь — часто снится Киев… Такие
красивые дома, Днепр такой большой и красивый, мосты, парки, памятники,
зелено кругом, чисто…
А у нас одни пятиэтажки в грязно-розовой битой плитке, одинаковые как
близнецы, ни леска, ни речки, только тереконы, да грязь кругом. Ну, ты и сам всё знаешь. И еще осень эта дурацкая, серая-присерая, я её так не люблю, и ничего не меняется, ничего… Но, и от плохих дорог бывает толк
— вот сижу, пишу письмо тебе.
А, вспомнила! Помнишь, ты спрашивал — что подарить мне на День рождения?
Так вот… Я долго думала. Пришли мне, папочка, пожалуйста, краски!
Если можешь, конечно. Разные. Всякие. Масляные, гуаши, акварели. Ладно? И больше мне ничего не надо. Мне так хочется красок! Это будет
самый-самый лучший подарок!
До свидания. Я тебе очень-очень люблю. И очень скучаю по тебе.
Твоя дочка Соня"
***
Не спрашивайте, что я чувствовал в тот момент, когда читал это письмо. Я уже очень пожилой человек… Понимаете? Очень пожилой.
…Магазин «Всё для художника» находился в двух шагах от места того
печального события. И снова светофор, как и вчера, отщелкал до нуля
красные цифры, сменив их на зеленые, пропуская пешеходов…
Я купил в том магазине столько красок, сколько смог унести…
Это было почти десять лет назад…
Я уже стал забывать об этом случае, тем более, что забывать за эти десять лет мне стало ещё проще.
И вот, на днях, раздался звонок в дверь, который заставил вспомнить события того рокового вечера, до мелочей…
Я открыл дверь. На пороге стоял курьер в форме «DHL». Он вручил мне прямоугольную плоскую коробку.
Цюрих?.. Я искренне удивился. У меня никого не было в Швейцарии, да признаться честно, нигде никого не было. Я аккуратно раскрыл посылку,
вынув содержимое, и… Заплакал…
Это была ЕЁ картина.