Опускаются веки, как шторы,
Одному остаться позволь.
Есть какой-то предел, за которым
Не страшна никакая боль.

И душа не трепещет, не бьется,
И глядит на себя, как на тень,
И по ней, будто конь, несется,
Ударяя копытами, день.

Будто самое страшное горе,
Как актер, отыграло роль.
Есть какой-то предел, за которым
Не страшна никакая боль.

Вроде и понимает тебя человек, и близки вы с ним по духу, а то самое черное, что на дне твоей души, что больнее всего скребет по сердцу, — поймет ли? Не отвернется ли? Не знаешь… Боишься открыть и так и живешь с этим — один на один…

Поверь, существует предел одиночества.
Однажды завоет он волком в ночи,
И станут не нужными сны и пророчества.
Спасения нет, хоть молчи, хоть кричи.
И время змеёй обовьётся бездушною,
Сжимая до боли в объятьях своих.
И прядь поправляя волос непослушную,
Поймёшь, что был создан твой мир для двоих.
Туманом безмолвья замрут расстояния.
Погаснет свет робкой и тусклой свечи…
И будет такое души состояние,
Что разницы нет, хоть кричи, хоть молчи.