Слышишь, милый? Только не приходи.
Что-то было — занозою жжет в груди,
злая память мне ловко и едко мстит…
Если встанет мой дом на твоем пути —
слышишь, милый? — только не заходи.
Свора псов на пороге, в капканах яд,
заговоры плету я в полночной тьме,
чтобы ты заплутал, повернул назад,
и не думал более обо мне.
В рукаве зеленом храню кинжал,
чтобы сердце, милый, тебе пронзить.
Заблудись, умри среди серых скал —
тогда мне не пришлось бы тебя убить.
Если тенью мелькну на твоем пути,
если руку тебе протяну, маня,
- слышишь, милый? — молча отринь меня,
только близко, близко не подходи.
Я не помню, что в сердце моем болит.
И не вспомню, как память ни напрягай —
унеслось на дальний конец земли
вместе с гомоном птичьих веселых стай.
Это выплакать надо бы, только слез
больше нет на усталых моих глазах.
Пепел к пеплу, ветер развеял прах
и куда-то к северу все унес,
где лиловые звездочки на холме,
где в морях покоятся корабли.
Но не надо слезы лить обо мне,
если хочешь, лучше уж помолись.
Что-то жило, занозою жгло в груди,
билось птицей в неловких моих руках.
Потеряйся, милый, в чужих мирах,
во вселенной без вести пропади —
но не надо, слышишь? — не приходи.
Пусть ночами в холодных мирах зимы
я за окнами свечи с надеждой жгу,
пусть следы мои к дому тебя ведут
из владений безумных ветров и тьмы,
пусть уснули псы, проржавел капкан,
пусть разорван кем-то заклятый круг —
от себя гони снеговой дурман,
поворачивай и беги, мой друг!
Не буди царевны, вкусившей яд, —
мои чувства, милый, не береди,
повернись на запад и на закат — уходи.