Лазарев сидел за столом, пил теплый чай и смотрел в рассвет. Он всю жизнь недолюбливал, что его окна выходили на солнечную сторону, никакие занавески не спасали, просыпался всегда рано чуть ли не с рассветом, хотел бы быть совой как все друзья, ан нет жилищные условия не позволяют. Но в этот раз он встал задолго до рассвета, хотя можно сказать иначе — он даже не ложился спать. какой прок во сне, если осталось всего 2 дня?
Он сидел и думал. Думы его были тяжелы, мысли ворочались еле-еле, неохотно, со скрежетом. но все же он думал. Обо всем и ни о чем. О жизни, работе, родственниках, рассвете, солнце, небе, детстве, и опять жизни. Чего он добился? Чего достиг? Что оставит после себя? Последний вопрос был самым актуальным на повестке дня. На него ответ был неоднозначный, и пугающий. А ведь ничегошеньки то и не оставит! Ну вот к примеру кому нужен диплом за второе место в олимпиаде по труду за 8 класс? А он помнит, как вырезал на токарном по металлу шайбочки, обтачивал, делал резьбу на них, сверлил стенд, печатал названия резцов, и великий гений его мысли — рожок от телевизионной антенны на проводе телефона и батарейка на 9 вольт, лампочки что зажигались напротив названия когда касался антенной до резца. И тут он подумал, что в этом проекте и есть весь смысл его жизни. Хотя нет, а как же гуашевые картины? Его натюрморты, и портреты и чего только нет. А может быть в паре научных работ по полупроводникам, которые никому уже и не нужны, были так для галочки, чтобы поступить в университет на более выгодную специальность, хотя нет вот на колмогоровских чтениях с ними выступал, хотел в Москву поехать учиться… Да было дело, а что в итоге? как обычно забросил все, не поверил в себя. Единственно, что хорошо знал и умел были языки, да вот только не видел он в них смысла, не понимал, как можно из этого извлечь пользу, тоже забросил со временем. Детей нет, жены тоже. Сидит и смотрит одиноко на предпоследний рассвет в своей жизни. Да, вот все он забрасывал, все ему надоедало, но была одна привычка, от которой так и не смог избавиться, она то его и погубила. Рак сердца, злокачественная опухоль, операбельна только в Гемрании за N-ое количество американской валюты. Доктор сказал год протянет. Ошибся, пол года оказалось краем. А ведь и не больно почти, да и не ожидал такого предательства от себя же. В больницу не стал ложиться. В чем смысл длить агонию? Решил позатворничать на кухне с последним чайком и сигареткой. А ведь пить бросил даже. Кто ж знал?
(Продолжить)
Лазарев поднялся со стула, зашел к себе в комнату. Да, комната эта никогда и не знавала женской руки… Достал тетрадку с юношескими стихами и прозой начал листать, улыбаться, вспоминать. Да нет, не страшно ему. Чего бояться уже? Вот только жалко. Ведь и не вспомнит никто наверное. И оставить нечего. Богатства нету, чтобы под конец жизни объявились какие-нибудь неугомонные и наглые дальние родственники, и хоть и мерзко это, но с ними не так одиноко было бы… Хотя он уже привык так — один, всегда один. Он мало понимал людей, а они его тем более, сторонились, чурались. «Да он в облаках витает! Что вы от него хотите, Виталий Андреич?», а я кажеться был даже в нее влюблен, смотри-ка запомнил и голос и фразу, а имени и не вспомнить. Да, вот так всегда, он легче запоминал слова чем людей. Но писателя из него не вышло, всегда боялся этого титанического труда. Пытался когда-то начать роман, но тут же отложил, испугался ответственности.
Лазарев сидел и думал обо всем этом весь последующий день и ночь. Кому нужен сон? Лучше посмотреть на свой последний рассвет. И не смотря на всю его мягкотелость, солнце застало его в кресле на кухне с чашкой чая в руке и сигаретой в другой, занесенной над пепельницей. Лучи радостно скользнули по его лицу, отразились в глазах, но как-то смутно, неуверенно, застенчиво. Они знали правду и впервые за всю жизнь не хотели беспокоить Лазарева. Но было уже поздно.