Разреши мне из гнева вырасти и не видеть во всём тебя: твоё имя на каждой вывеске, на таблоидах волчий взгляд
И в бегущей строке насмешливой пожелания стать сильней:
— Крепкость духа — вот это вежливость чистокровнейших королей.
Эту истину ты усвоила — натощак, как и нужно бы — самодержицей стала, воином, прикрывающим мне тылы.
Я твоей так гордился выдержкой: вместо пряника кнут носил, точно зная, что снова выдюжишь, хватит смелости или сил,
Даже если прольтся кровушка. Кто мне будет за то судья? Я тебя называл воробушком, нежно ссадины обводя.
Гематомы цвели люпинами — ты ведь лучшее полотно. Я тебя называл любимою, славным котиком и цветком.
Помурчи мне, на выдох — хрипами. Как приятно ласкает слух. Мои руки — от крови липкие — замахнутся для оплеух
Вместо пошлых касаний ветреных. По-отцовски и так тепло. Для такой вот любви, наверное, на Земле не найдётся слов.
Я тебя под себя выращивал — лучшей куклой из прочих всех. Говорил становиться вящею, отчего ты слаба совсем?
Ты другая была: ты верная, не любила ни слёз, ни драм, вместо крови — бензин был в венах и вместо сердца — в груди вольфрам.
Те, другие, они все предали, с ними, в общем-то, не срослось: у меня была жёнка медная, а любовница — будто воск,
Все расплавились, поизбились, и нет мне прока от хилых тел. Я твоей только, котик, милостью быть художником и умел.
Я хотел бы тебе — без повода — подарить, может, целый мир, но теперь ты стоишь — разломана — и торчит напоказ шарнир.
И куда мне тебя выпинывать? Ляжешь в воск или ляжешь в медь? Ведь творец раз не горд картинами, то картины должны сгореть.

***
Это вздох на безлюдной выставке, шорох жизни из-под руин. Разреши мне сегодня выстоять и разбить мерзлоту витрин.
Я теперь, стоя здесь, за стёклами, рассмеялась до слёз, как ты, и со мной рассмеялся воткнутый рядом медный забытый штырь,
И расплавленный воск, и прочие, забракованные в музей. Мы до слёз, я клянусь, хохочем тут, превратившись почти в друзей.
Будто песня без слов, без радости, как грохочущий скорбный гимн: так болезненно — от усталости — шепчут ближнему: «помоги».
Я держусь на слезах и жалости — на всём том, что тебе претит — и в последний раз: ну, пожалуйста, разреши мне теперь уйти…
…Это стон на безлюдной выставке: от бунтарства едва дыша, я решу — наконец-то — выстрелить.

Можешь больше не разрешать.