Она ушла. Не дождалась отлива. Бесился от бессилия прибой. Дом напоследок всхлипнул сиротливо порогами, ступенями, собой. Вздохнули тени прошлого в подвале, и зрения, и слуха лишены. И звёзды по цепи передавали симфонию сердечной тишины. Он просто жил, не жалуясь, не споря. Такая заурядная судьба. Чернильное рентгеновское море с дорогой позвоночного столба, закаты цвета мятой земляники запоминали мелкие шаги. Его богатством оказались книги, страницы их, обложки, корешки. Пока герои, вечно молодыми, входили в вечность, даже без ключей, он повторял единственное имя, он складывал его из мелочей: кофейных зёрен, косточек черешни, ракушек, полированных камней. Чем дальше — тем мрачней и безутешней. Чем больше — тем тоскливей и скромней.

Она ушла. Луна взбивала пену, звала чудовищ, охлаждала пыл. Он забывал её, и постепенно забыл. Вот только имя не забыл. Его напоминал усталый ветер, кузнечики, шаманы диких трав.
Допустим, ты велик, допустим, светел — однажды ты окажешься не прав. Он думал — одиночество полезней. Гораздо проще, если ты один. Его богатство составляли песни китов и припозднившихся ундин. Гораздо проще — мраморной колонной, бастардом неба, пасынком полка. Он просто жил, катился по наклонной, как продолжатель дела колобка. Пока герои выбирали власти, решали судьбы мира, дурачьё, он рыб ловил, закидывая снасти.
Он имя собирал. Не помнил, чьё. Несла планету старая Тортилла, качал бессмертный Хатхи головой.

Она вернулась. Как не уходила. Веселой, виноватой и живой. Он радовался ей необычайно. За горизонт упало колесо.
Она была его любимой чайкой, любимой кошкой, маленькой лисой. Дом ликовал, тарелками бликуя. Гордились блюда, словно короли. Никто не вспомнил имя, ни в какую. Молчали камни, сны не помогли. А море тоже радовалось, кстати, вращая корабельные винты. В конце концов, он рядовой Создатель миров, вселенных, прочей ерунды. Бессмертие скрывается в моменте, бесчисленное множество в нуле. Он сел напротив, он налил ей бренди. Он улыбнулся: как там, на земле?