Мы держимся. Слова имеют вес, и доводы толпы звучат весомо. Лесник считал, что он-то знает лес, пока не появились медвесовы. Лесник подумал: что же мне теперь — к психологу, монаху, эскулапу. Возможно, это краснокнижный зверь. Луна на небе заменяла лампу. Птенцы уже вставали на крыло, сбивая с веток золото. Ещё бы. И если был на свете эталон, то прямо здесь, в таинственных чащобах. Пришел волшебник, беспечально тих. Пришли кентавры, лешие, грифоны. Лесник боялся потревожить их, жалея, что сейчас без телефона. Похвастался бы сотню лет спустя. Звезда срывалась с ветки летним кличем. Привычно людям верить новостям. Ну кто поверит чокнутым лесничим. Вот он — другой, знакомый мир — другой. Не разберёшь, где истинно, где ложно. Но ветка затрещала под ногой. Досадная, нелепая оплошность.

В лесу что ни тропинка — то тропа, что ни грибник — потомок менестреля. Лесник вернулся, завалился спать. Машины мчались. Медвесовы пели о том, что осень, и фонарь горит, и падает листва на мостовую. Что мы починим этот алгоритм, что мы живём, что мы не существуем. Пусть вопреки, но мы, проводники, боимся постоянно, шутим тонко. Давай быстрее отпирай замки. Тебе сегодня принесли совенка. Он маленький, взъерошен и пуглив. Чужим себя не разрешает трогать.
У мелкого зрачки как чернослив, медовый баритон, медвежий коготь. Вселенная во многом неправа, но тот, кто дураков целует в темя, смеётся — у тебя растет сова, и в перьях у нее свернулось время.

И где-то происходят наяву и ведьмы, и алхимики, и мавры. Когда-нибудь ты выпустишь сову. А то в лесу расстроятся кентавры.

Часы стоят. Хранители стоят. Неповторима лёгкость бытия.