Алёшка в классе не считался трусом. Скорее, он считался смельчаком. Любил роман про Робинзона Крузо. Командовал игрушечным полком. В его ушах звучала канонада былых боёв, сражений и атак. Алёшка тоже дрался, если надо. Довольно часто. Получалось так. Он дрался, если кто-то мучил кошку, стрелял по воробьям, давил жуков. Вздыхала мама: что с тобой, Алёшка? Дед Прохор говорил: гляди, каков. Добро, малыш, должно быть с кулаками. Никто не спорил с дедом. Он же дед. Алёшка стал носить в кармане камень, потом к нему прибавился кастет. Часами плакал — здорово прижало. Спасая птицу, пропустил звонок. Отец сказал: я понимаю. Жалость. Но ты другим до лампочки, сынок. Своя рубашка, мальчик, ближе к телу. Характер закаляется в борьбе. Будь счастлив, мальчик. Очень бы хотелось. Ты помогай, но не в ущерб себе. Дорога, сын, не золотая жила, не выдаст книга правильный ответ. Отлично это в Лёхе отложилось: до лампочки. Короче, нужен свет.
Летела жизнь. И дождик шёл осенний, и летний шёл, чего бы не идти. Алёшка рос и вырос в Алексея, почти два метра, но без десяти. Он вырос в молодого дикобраза, смешливого, развязного слегка.
Гораздо реже ссорился и дрался, завёл кота, улитку и щенка.
Обычный парень. Правда, с Лёхой рядом казалось безопасно и тепло: то угостит соседа виноградом, то вместе с пацанами строит плот.
Конечно, каждый день одно и тоже, но свет горел у Лёхи допоздна. Шептались люди: Алексей поможет. Да не пошлёт, он Лампочка. Не знал? А Лёха хлопотал, звонил подруге, чинил, возил, мотался, залезал.
У бога человеческие руки. Ужасно удивлённые глаза. Бог стар, он никогда не ездил в Ниццу на премию за непрерывный стаж. Однажды Лёшка угодил в больницу, гостинцами питался весь этаж. Ещё не умер дед, который Прохор. Дед, проявив, недюжинную прыть, сказал: кулак без надобности, Лёха. Добро — оно умеет просто быть. А я завел недавно попугая. Алёшка рассмеялся и размяк. Он до сих пор кому-то помогает. Он Лампочка. Фонарик. Он маяк. Вот кто-то ловит капюшоном ветер, а кто-то тонет в грусти и дыму.
Алешка зажигается и светит, как, видимо, положено ему. И тьма вокруг него глухонемая, как бывший офис или кабинет,
глядит на Алексея, понимая: ведь есть он, бог. Не может, чтобы нет.