Дракона не убьют, принцессу не похитят, закроется тюрьма, откроется музей. Красивые поля утонут в малахите,
весёлые лучи в небесной бирюзе.
На этом кончен бал, комедия финита, —
сказал один дракон, прихлебывая чай. Офонарела ночь, и дверь была открыта. Осенний крупный снег, как с барского плеча, захватывал скамьи, деревья и балконы.
Дракон решил пройтись,
разведать, что почём.
На самом деле он не выглядел драконом,
а выглядел худым нелепым скрипачом.
И сказочником, да.
Вот ящером едва ли.
Никто не норовил писать с него портрет.
Его большой роман нигде не издавали,
поскольку это чушь, утопия и бред,
зелёная тоска, и чушь, и бред — по кругу.
Вздыхал дракон-отец, тайком жалела мать.
И шёл один дракон к единственному другу
в пекарню за углом на скрипке поиграть.
Конечно, с детских лет и дураку известно,
что, если взял смычок и скрипку, — то звучи.
От музыки пышней, великолепней тесто,
и, как по волшебству, пекутся калачи.
Пока лежал листок, распятый на асфальте, про лучшие шкафы, которые купе,
какие пироги рождались под Вивальди.
А к булочке вообще причастен был Шопен.
Чудесный пекарь прав —
нельзя совсем без плюшек.
И кто-то вдаль глядел на пятом этаже.
И таял мокрый снег, переливались лужи.
Обратно шёл дракон,
обдумывал сюжет
для нового труда:
кленовая аллея,
отважный паладин на боевом коне.
Дракона не убьют, планета уцелеет, принцесса за шитьем. И сказка о весне.