Последние годы мои артерии ремонтируют в одной из клиник соседнего города Эссен. И в этот раз я там оказался для очередного медицинского вмешательства в нарушенный кровоток. Палата была на двоих — у окна лежал мужчина немного моложе меня. Я поздоровался, переоделся и достал книжку. Заходили медсёстры, что-то у нас измеряли, давали медикаменты, приносили кофе, потом ужин, брили… Всё это время сосед проявлял какое-то избыточное внимание ко мне, как-то загадочно посматривал, улыбался, он явно хотел поговорить. У меня не было желания знакомиться, вступать в беседу. Хоть и не впервой доводилось проходить завтрашнюю процедуру, но всё равно мысли возвращались к ней. А сосед всё поглядывал. Когда визиты сестричек «сошли на нет», он заговорил. Неожиданно по-русски:
— Вы ведь из России? Ну, я имею в виду из Союза. По акценту слышно, что вы из России или из Польши. У вас завтра тоже операция?
— Так, пустяки.
— А у меня, наверное, посерьёзней. Здесь до вас лежал старичок, немец, ему не расскажешь то, что я хочу вам поведать. Знаете, врачи говорят, что мои шансы — пятьдесят на пятьдесят. А то, о чём я вам расскажу, будете знать только вы. Мы даже детям не всё рассказывали, сейчас поймёте, почему. Так что, это удача, что вы говорите по-русски. Я хочу вам рассказать нашу историю. На всякий случай. Да и мне приятно будет всё вспомнить.
…Мне совершенно не хотелось говорить, слушать. Бывает такое. Однажды я обитал в одном из трускавецких санаториев. В комнате со мной жил человек, с которым мы в день произносили всего три самые добрые фразы: «Доброе утро!», «Добрый день!» и «Добрый вечер!» И всё! Продолжалось это дольше двух недель. За это время мы не познакомились, не поинтересовались, кто откуда приехал, чем занимается, от чего лечится. Сейчас я испытывал похожее состояние, но сосед был на другой волне. Своим вступлением он меня не заинтриговал — я предположил, что услышу какую-то заурядную историю «ниамана» — это мой неологизм из греческого, созданный по аналогии с «графоманом» и означающий неудержимое стремление не писать, а рассказывать. Я встречал таких людей. Не дождавшись моей реакции,
сосед продолжил:
— Вы дослушайте только до конца, хотя начало, может быть, будет скучным. Это было 42 года назад. Вы откуда приехали? Из Молдавии? О, да мы с вами ещё и земляки! Знаете Единцы? Я после института трудился в этом райцентре. По работе часто бывал в командировках. В тот раз меня послали в Свердловск. Самолёт улетал из Кишинёва вечером. Когда объявили мой рейс, я не поспешил к стойке регистрации, как другие. Зачем? Лучше посидеть, порешать кроссворд. Но на очередь поглядывал, и когда она укоротилась больше, чем наполовину, стал в её хвост. С собой у меня был только портфель — я любил летать налегке.
Через несколько минут я обратил внимание, что вдоль очереди, от её головы, движется какой-то парень и со всеми подряд заговаривает. Я подумал, что он предлагает что-то купить. но никого, видно, его товар не заинтересовал. Когда же он подошёл близко, я услышал, что он просит пассажиров передать в Свердловск вино. Только теперь я заметил у него в руках полиэтиленовую канистру. Он просил: «Возьмите, пожалуйста. Здесь вино, домашнее. Вас встретит моя жена. У неё скоро день рождения. Пожалуйста!» Тогда жидкости ещё не запрещалось перевозить в самолётах. Но люди отворачивались, покачивали головами, отговаривались тем, что у них и так много багажа… Не знаю, почему, но мне стало его жаль — уж больно он упрашивал, и чем ближе приближался к концу очереди, тем отчаянней, нет, скорее, униженней. Но все ему отказали. И хотя мне совершенно не нужны были хлопоты с его вином, я, неожиданно для самого себя, сказал: «Давай сюда твоё вино!» Он преобразился:
— Я вам очень благодарен. Катя, это жена, встретит вас в аэропорту, я ей позвоню. Ей там очень вино нужно. В лаборатории и на занятиях с девочками день рождения надо будет отметить. Она там на курсах: работает и учится. Спасибо вам большое!
Благодарность выслушивать мне было неприятно, может быть, потому, что мне не хотелось тащиться с чужой канистрой. Я спросил, как я его жену узнаю? Он сказал, что она сама ко мне подойдёт.
— Дай на всякий случай твой телефон, — предложил я.
Он нацарапал цифры на клочке бумаги, я сунул его в карман.
В самолёте я поставил канистру под ноги. Время, как и самолёт, летело быстро — к концу полёта в моих кроссвордах осталось по три-четыре ненайденных слова. Когда я вышел из самолёта, почувствовал собачий холод, то есть такой, когда даже собаку пускают в избу. В Молдавии зимы мягкие, да вы сами знаете, а тут я был просто счастлив, когда оказался в аэровокзальной избе. Багаж мне ожидать не надо было, с портфелем и канистрой я прошёл в зал прилёта. Ко мне сразу подошла молодая женщина.
— Я Катя. Большое вам спасибо! И тут же спросила:
— А вы куда сейчас? В гостиницу?
— Да нет, — ответил я, — посижу здесь до утра, а там поеду добывать место.
— Если хотите, можете поехать со мной. Я живу в гостинице. Свободных мест, конечно, нет, но вы сможете до утра посидеть в фойе. Там тепло.
Я согласился. Промёрзший автобус довёз нас до центра города. Катя пошепталась со швейцаром, и он пропустил меня в фойе. В креслах спали такие же бездомные командированные. Катя ушла к себе, а я потихоньку оттаивал. Не успел ещё выйти из меня весь холод, как она появилась и повела к себе.
— Я живу здесь с подругой, она сегодня в ночной смене. Можете расположиться на её кровати до утра.
— А швейцар не поднимет тревогу? Не вызовет милицию?
— Не вызовет, — сказала Катя, — я налила ему вина. Давайте и мы с вами по стаканчику выпьем.
Вино оказалось отличным. Катя разрумянилась. Ни о чём запоминающемся мы не говорили, но главное висело в воздухе. Мужчина всегда чувствует, когда женщина к нему благосклонна. Взгляды Кати. её улыбки, случайные прикосновения, неестественно громкий смех после любой моей шутки не оставляли неясностей. Я был свободным мужчиной, но тогда уподобился библейскому Иосифу. Который, помните? — не уступил домогательствам жены своего египетского хозяина. Из почтения к нему. Вот и у меня из головы не выходил муж этой женщины, просивший захватить для неё вино. В общем, остаток той ночи я провёл, не раздеваясь, на кровати подруги.
Проснулся я поздно. Кати не было, на её кровати спала вернувшаяся подруга. Я умылся и пошёл устраиваться. Когда подошла очередь, по отработанной схеме сказал служащей, как теперь говорят, рецепшена, что у меня бронь «Молдвинпрома». Как всегда, сработало — я получил номер, а она- бутылку «Белого аиста».
Я так подробно об этом рассказываю, потому что обстоятельства этой поездки изменили мою жизнь. Сейчас поймёте, почему. Вечером ко мне постучалась Катя и пригласила в гости. С коробкой конфет я пошёл к ним в номер. Банкет там выглядел дружбонародным: на столе молдавское вино и уральские пельмени, а за столом, помимо трёх женщин, молдаванки, украинки и русской, двое мужчин армянского разлива. Меня усадили рядом с Катей, получалось, что я должен за ней ухаживать. Но я опять её разочаровал.
Гулянки там проходили почти каждый вечер. Я к ним больше не присоединялся, хотя Катя приходила ещё пару раз, звала. Но у меня всё время перед глазами стоял парень с канистрой, умоляющий взять вино для жены. Вино, которое теперь пили армяне и разные прочие швейцары. Я размышлял, требует ли справедливость сообщить мужу о характере времяпрепровождения жены или пусть он пока считает себя счастливым супругом? С одной стороны, не моё это дело, а с другой — уж больно обидно было за него. Мужская солидарность, наверное. Не знаю, но бумажку с номером его телефона я не выбрасывал. Кстати, я не сказал — на ней было и его имя — Николай.
За два дня до возвращения я постучал к Кате. Она была одна. Я спросил, не хочет ли она что-то передать мужу? Она испытующе посмотрела на меня, потом сказала:
— Ты ведь хочешь ему доложить, какая плохая у него жена.
— Честно говоря, хочу, но вряд ли это сделаю. Хотя и ставлю себя на его место. Мне жаль твоего мужа. Я помню, как он клянчил у очереди взять для тебя вино, а ты его пьёшь тут с кем попало. А позвонить ему я могу и без тебя — у меня есть его телефон.
— Я подумаю насчёт гостинца, — сказала Катя. — Когда ты улетаешь?
На следующий вечер она пришла. Положила небольшой свёрток.
— Вот, передай ему. И не суди меня строго. Ты же знаешь, что в чужой семье не разобраться. И даже в собственной.
— Ладно, позвони ему, скажи, что я прилетаю завтра в 17.50. Пусть он меня встретит.
— Так у тебя нет его телефона? — спросила Катя. Было понятно: знай она, что у меня нет номера телефона её мужа, то наверняка никакого подарка для него не было бы.
— Есть телефон твоего Коли, есть — я показал ей его бумажку.
И он меня встретил. Сразу подошёл. Запомнил, наверное, хотя прошло две недели. А может, узнал по канистре. Потому что Катя попросила меня захватить пустую тару — ей, видать, ещё много вина потребуется. Николай расспрашивал, как там его Катя? Может, в мае возьмёт отпуск и слетает к ней. «Только тебя там не хватало», — подумал я. Он предложил подвезти меня. Я охотно согласился — мне надо было на автовокзал. По дороге он снова спрашивал про Катю. Сказал, что у неё завтра день рождения, и предложил заехать к нему выпить хорошего вина за её здоровье.
— Это недалеко, — уговаривал Николай. — Ты такого вина ещё не пил!
Я не сказал ему, что он ошибается. Мне очень хотелось его просветить, но я оттягивал этот момент. Наверное, поэтому и согласился заехать к нему. Хотя очень сомневался, что открою ему глаза.
Он с Катей и его родители жили в частном доме, я не разобрал в каком районе Кишинёва — было темно. Его отец принёс кувшин вина, мать накрыла на стол.
— За Катю! — произнёс отец. — Чтоб успешно сдала экзамены, получила профессию и быстрей возвращалась!
Это было то же самое вино, но вкус его был более ласковым — на него не повлиял полимерный сосуд. Меня всё расспрашивали о Кате. Я этим милым людям был близок только потому, что вчера видел её. Николай на каждый тост откликался лишь глотком вина — ему ещё нужно было везти меня. Застолье затянулось, но в конце концов я распрощался и мы поехали. Минут через десять «Москвич» заглох.
— Наверное, бензин кончился, — сказал Николай. — У меня датчик не работает. Но ничего, пойду искать бензин, а ты посиди пока в машине.
Он взял канистру, которую я привёз, и ушёл. В темень, дождь, грязь… В Свердловске я бы замёрз, а в Кишинёве мне удалось даже заснуть. Благодаря вину, конечно. Сколько прошло времени, не знаю, разбудил меня Николай, который откуда-то приволок бензин. Он предложил вернуться и переночевать у него, но я отказался. Хотя не исключал, что теперь раньше утра, возможно, и не уеду. Наверное, хотел побыстрей расстаться с ним, чтобы не мучиться искушением «поступить по справедливости». У автовокзала мы тепло попрощались.
Сейчас вы поймёте, что до сих пор была только присказка. Но без неё не было бы сказки. Чудесной сказки, длиною в 42 года. Выпади любое из этих, в общем-то незначительных, событий, и я приехал бы на вокзал раньше. А значит, мог уехать домой, и конец этой истории был бы другим. Вернее, никакой истории не было бы.
В помещении автовокзала было многолюдно. На улице — мерзкая погода, вот народ и толкался в кассовом зале. Немногочисленные сиденья были напрочь заняты, многие расположились на чемоданах. Автобусов на черновицкое направление до утра не предвиделось. Я стал бесцельно бродить по залу, поглядывая на девушек. Возле одного из вазонов увидел на полу и поднял дамскую перчатку. Синюю, с цветочками. Левую. Теперь, прогуливаясь, я смотрел не на лица девушек, а на их руки — вдруг отыщется владелица! Будет повод для флирта. Хотя перчатка могла принадлежать и какой-нибудь старушке. Я начал представлять себе, как выглядит хозяйка перчатки. Хотите верьте, хотите нет, но вскоре я увидел синюю перчатку. Девушка. Симпатичная. Я остановился, пригляделся, да, точно такая же перчатка. На правой руке. Ею девушка держала книгу, левая же рука была в кармане пальто, видать, отогревалась. Девушка подняла на меня глаза, но сразу же продолжила чтение. Я подошёл ближе.
— Девушка, вы ничего не теряли? — задал я самый дурацкий из возможных вопросов.
— Да, однажды в детстве, когда не хотела мыть посуду, мама сказала, что я потеряла совесть. А вы что, из бюро находок?
— Я нашёл перчатку, которую вы потеряли, — сказал я. — Вот она.
Да, это большая потеря. Если бы со мной такая случилась, я бы заодно и покой потеряла. Но перчатка эта не моя.
Девушка вытащила из кармана руку — она была в синей перчатке. С цветочками. Я почувствовал себя полным идиотом — надо же такое совпадение! В магазины Кишинёва завезли партию этих перчаток, что ли? Она продолжила:
— Нет, я не Золушка, по крайней мере это не моя туфелька, то есть рукавичка. Идите и ищите дальше ту раззяву, которая её потеряла.
Мне казалось всегда, что я за словом в карман не лезу, а тут я никак не мог сообразить, что говорить. И произнёс следующую банальность:
— А куда вы едете?
Она ответила:
— Если вы, принц, превратили бы тыкву в карету, то я с удовольствием поехала бы в Бельцы. В последнем автобусе, который ушёл полчаса назад, мест не было. Теперь придётся сидеть здесь до утра.
Она просто сжалилась надо мной. Тем, что отвечала. Но она сделала мне ещё один подарок:
— Если хотите, могу вам предложить присесть вот на этот чемодан — он вас выдержит. Это, конечно, не трон, но ведь и вы не настоящий принц.
Я, конечно, сел. Я никогда не встречал такой девушки. Она была красива, остроумна, от неё веяло какой-то особенной свободой. Но я и дальше был не оригинален:
— Что вы читаете?
— Ничего интересного — у меня послезавтра экзамен по лингвистике. Приходится готовиться. А вы куда едете?
— В Единцы. Так что до Бельц смогу помочь вам с чемоданом.
— Отлично! — сказала она.- И кого я должна буду благодарить?
— Меня зовут Адриан. А вас?
— Мила. — как-то просто сказала она.
Может быть, потому, что у меня в голове ещё шумело вино, но я нагло, глупо и пошло спросил:
— Мила, а вы не замужем? А то вы в перчатках, и я не вижу, есть ли у вас обручальное кольцо.
— А вы что, ищете невесту? — спросила она. — Ах, да, Золушку по варежке. Но вы убедились, что это не я. Но если бы это было и не так, всё равно, Адриан, я бы за вас не пошла.
— Почему?
— Потому что от смешанных браков рождаются, хоть и красивые, но, как правило, несчастливые дети. Вы хотите иметь несчастливых детей?
— Почему несчастливые? — спросил я.
— Потому что у несчастливых родителей и дети несчастливы. Да и ваши родные были бы против брака с еврейкой. К тому же, как слышите, и сама еврейка против.
— Но почему? — спросил я в очередной раз.
— Потому что мы стараемся создавать семьи со своими соплеменниками. Нас очень мало в мире, а смешанные браки — самый верный путь к исчезновению народа. Хотя бывают исключения, даже у нас в семье такое было.
— Не браки, а антисемитизм уничтожает наш народ. Так что, не переживайте, я тоже еврей, — сказал я.
— Вы, Адриан, еврей? Как ваша фамилия? Рабинович? Шпрингимбет?
— Нет, Морару. Но я всё равно еврей. Могу рассказать, как это произошло.
И я рассказал ей мою историю. Потом она рассказала про свою семью. Начали мы говорить на вокзале, продолжили в автобусе, который пришёл в шесть утра. Да ещё у её общежития, наверное, час простояли — дождя в Бельцах не было. Говорили мы с перерывами, отвлекаясь на разные обстоятельства, но я вам наши истории расскажу более компактно. Ну вот, как я стал евреем.
История Адриана.
Наша семья родом из Пепен, это село недалеко от Бельц. Да вы знаете! И о пепенской трагедии тоже наверняка слышали. Так вот, моя бабушка жила в Пепенах, а дедушки у меня не было. Даже фотографии его я не видел. В детстве мы с мамой часто бывали у бабушки, да и каждое лето я у неё проводил. Когда стал постарше начал спрашивать о дедушке. Мне говорили, что он во время войны умер, но я чувствовал: от меня что-то скрывают. Когда мне было лет 16, бабушкин сосед, мой приятель, Мирча, рассказал мне, что произошло с моим дедом. Мирча знал об этом от родителей, которые велели мне не рассказывать. Но Мирча не утерпел.
До войны дед часто уезжал в город по всяким делам. Останавливался всегда в гостинице у одного еврея. Тот был парализован, сидел в инвалидной коляске. В первые дни войны Бельцы сильно бомбили. Еврей этот эвакуироваться не мог — куда убежишь в коляске? Но чтобы спрятаться от бомб, он решил с семьёй переждать в деревне. Как-то добрался до Пепен к своему старому знакомому. Дед принял его с женой и сыном. Скорее всего, они ему хорошо заплатили. Всё это я узнал потом от бабушки. А вот, что дальше случилось, мне тогда рассказал Мирча.
Но сначала надо вообще знать, что произошло в Пепенах. В июле 41-го в село пришли немцы с румынами. Через пару дней собрали всех евреев в здании сельсовета, всего человек 300. Людей вместе с детьми без воды и пищи продержали там несколько дней. Я всё это узнал позже, когда стал интересоваться этим массовым убийством. Там погибли все местные евреи плюс те, которые приехали, чтобы укрыться от бомбёжек. Их всех румынские жандармы расстреляли, а тех, кто пытался вырваться, местные жители тут же убивали вилами, сапами, топорами… В общем, это была страшная трагедия. Я о ней всё, что можно было, прочитал, а люди ничего не рассказывали. Стыдно, наверное, было. Лишь лет 15 назад в селе памятник жертвам установили, я на его открытие уже отсюда, из Германии, ездил.
Так вот, когда стали собирать евреев, дед повёз «своих» тоже. Но не довёз. Он их сам убил. И ограбил. Сделал он это с каким-то подельником. На фоне массового убийства три человека больше, три меньше — кто считал? Но не все в селе были убийцами, люди знали, кто что тогда делал. И хоть молчали про это, но помнили. И про деда, как видите, не забыли.
Когда я бабушку расспрашивал об этом, она утверждала, что ничего не знает — да, был приказ явиться евреям, дедушка не мог не подчиниться. А там их, бедных, жандармы поубивали. Никаких драгоценностей она не видела. А дед где-то погиб, наверное, когда русские стреляли, в него случайно попали. Знала ли бабушка о том, что сделал её муж? Я на этот вопрос до сих пор ответа не имею. Но думаю, что она понимала, почему он в 44-м исчез. Мирча сказал, что он ушёл с отступающими румынами. С тех пор о нём никто ничего не слышал. Скорей всего, прожил безбедно где-то в Румынии.
Когда Мирча мне всё это рассказал, для меня мир обрушился — сначала я не поверил, а потом, поняв, что такое выдумать нельзя, места себе найти не мог. Только об этом и думал. Всех расспрашивал. Осторожно, конечно. Но никто про убийство «жидань» ничего не говорил. От кого-то узнал, что после войны в школе на сцене актового зала много лет стояла инвалидная коляска. Это могла быть только та — в то время такая штука была диковинкой. Я не смог её отыскать. Хотел найти и родственников убитых дедом людей, но не понимал, как это сделать. Я знал от бабушки только имя жены парализованного еврея — Бетя, и имя сына — Яша. Как с такой информацией искать? А если бы и нашёл, что я мог им сказать? «Извините за то, что мой дедушка убил вашего!» В общем, я не мог смириться с тем, что мой дед — убийца евреев. Фашист! Ножом зарезал их, как ягнят. Это мне тоже Мирча сказал. Я не знал, как мне жить дальше. Стал читать о Холокосте, хотя, как вы знаете, у нас тогда он замалчивался. Но однажды я понял, что надо сделать. Убитых, конечно, не вернёшь. Во время войны такие, как мой дед, уничтожили шесть миллионов евреев. Треть народа погубили. Как это можно исправить? Я понял, как. Я решил стать евреем. Забегая вперёд, скажу, что я уговорил мою сестру и самого младшего брата тоже стать евреями. Чтобы хоть так уменьшить рану, нанесённую нашим дедом этому народу: троих он убил, трое его внуков заменят их. Наивно? Может быть, но ведь всё получилось, правда, чудом.
Когда меня призвали в армию, я попал в Москву. Во время увольнений ходил не по театрам, а по синагогам. Знакомился, присматривался. Там мне сказали, что гиюр, то есть переход в еврейство, для меня невозможен. Но в моих поисках я познакомился с одним либеральным раввином. Он меня выслушал, понял и поддержал. Я стал ходить на его занятия, мы беседовали и вне их. Он многое мне об еврействе рассказывал. Давал литературу. В конце концов я влюбился в иудаизм — это мировоззрение невероятно обогатило меня. Вы знаете, однажды у меня даже мелькнула кощунственная мысль — если бы мой дед не совершил страшного преступления, я бы никогда не узнал того, что выработал этот народ. Надо сказать, что евреем я тогда не стал, хотя обрезание сделал. Гиюр я прошёл через много лет, когда был уже женат. Так что, сказав Милочке, что я еврей, я немного приврал. Но по сути евреем к тому времени я себя уже ощущал. А гиюр я прошёл в Москве, правда, аж в 94-м году. Так сказать, формально стал евреем. Я рассказывал сестре и брату о еврействе. Они тоже увлеклись, как я уже сказал, идеей компенсировать преступление нашего деда. Правда, перейти в иудаизм для них тоже оказалось тогда невозможным. Но сестра вышла замуж за еврея, они уехали в Америку, и уже там она перешла в иудаизм. А брат, не стану скрывать, купил документ, что его мать была еврейкой, и смог уехать в Израиль. Женился там, стал военным, воевал, дослужился до расана, это как у нас майор. И у него, и у сестры есть дети, всего пятеро, все — настоящие евреи.
Милочка очень внимательно выслушала мою историю. А в ответ рассказала свою.
История Милочки
Её дедушка тоже оказался ещё тем «фруктом». Он, белорус, жил с женой-еврейкой в селе где-то под Минском. В 41-м году, когда пришли немцы, дедушка выгнал жену из дому вместе с их дочкой, которой было тогда три года. И не просто выгнал, а с позором, на виду у всей деревни. «Пошла вон, жидовка, — на всю улицу кричал, — вместе с твоим еврейским отродьем!» Его жене пришлось с дочкой уйти из села. На верную погибель выгнал. Все поначалу удивлялись, вроде, дружно жили. но потом свыклись, увидев, сколько истинных лиц открылось со сменой власти. Дед прожил годы оккупации один, никого в дом не пустил, хотя были женщины, которые к нему подкатывались. А когда немцы ушли и полицаи разбежались, в доме опять появились его жена и дочка — ей уже было 6 лет. Она и стала потом мамой Милочки. Представляете себе, он три года прятал жену и дочку в сарае в подвале, заложенном поленницей. А выгнал их публично, чтобы никто не заподозрил, что они в доме. В ту же ночь они и вернулись. Никто об этом не знал. Кроме бабы Мили, соседки. Её он посвятил на всякий случай — мало ли что с ним могло произойти. И произошло: его немцы арестовали по подозрению в связи с партизанами. А он и вправду им помогал, но докопаться до этого немцы не смогли, отпустили. Вот пока он у них в кутузке сидел, баба Миля приходила к нему в дом за скотиной присмотреть, а заодно и за людьми: поесть принести, ведро вынести. А Милочку потом в честь бабы Мили назвали — до её рождения та не дожила.
Вот такие два деда в нашей семье образовались. Это тоже нас с Милочкой сблизило. Мы стали встречаться, а через полтора года поженились. Милочка закончила институт, мы перебрались в Кишинёв. Родили двух детей. Дочь мы назвали в честь Милочкиной бабушки — Полиной, а сына — в честь дедушки — Сергеем. Мы прожили очень счастливую жизнь. Мне до сих пор становится страшно при мысли, что я мог Милочку тогда не встретить. А это так и случилось бы без той канистры вина. Я много раз убеждался, что каждое наше доброе дело добром отзывается. Примеров — масса, только я и так вас уже заговорил. Да и спать пора — завтра у нас трудный день. Скажу ещё, что в Германию мы перебрались, потому что Милочка очень серьёзно заболела. Лучшее лечение для неё было только здесь. И это было правильным решением. В конце концов, Милочке потребовалась пересадка одной почки, потом второй. Первая была моя, а вторая — чужая. Мы благодарны Германии и немецким врачам — они значительно продлили Милочке жизнь. Вот так получилось, что дети наши и внуки живут в Израиле, а нам с Милочкой суждено лежать в немецкой земле. Дети каждый год приезжают. Они прекрасно устроены — ни в чём не нуждаются. Я тоже всё время здесь работал, хорошо зарабатывал — у меня редкая для Германии инженерная специальность. Мы с Милочкой уже давно решили перевести наши сбережения армии обороны Израиля. Я так и сделал. Чтобы у них там мир был.
*
За время рассказа моего соседа я не задавал никаких вопросов. К сожалению, не включил диктофон. Так что язык моего соседа передаю, признаюсь, неточно, складнее как-то получилось, чем он говорил. А события его рассказа, уверен, я хорошо запомнил.
Рано утром меня вместе с кроватью отвезли на процедуру. Вновь в палате я оказался часа через два. Моего соседа не было, а его кровать стояла на месте. Я хотел посмотреть на карточку с его фамилией на спинке кровати, но мне нельзя было шесть часов вставать. А потом пришли медсёстры и стали менять его постель. Я спросил, где он? Мне ответили, что он на операции, а потом его переведут в отделение интенсивной терапии. Вскоре появился новый сосед — улыбчивый турок примерно моего возраста. С ним я тоже в беседу не хотел вступать. Теперь по другой причине — я был под впечатлением от вчерашнего рассказа.
На следующий день меня выписали. На всякий случай я спросил фамилию моего рассказчика, но, как и предполагал, мне её не назвали, ссылаясь на защиту персональных данных. Больше я его не видел. Не знаю, как завершилась операция, надеюсь, благополучно. У меня возникло много вопросов к нему, но как его найти, я не знал. Даже не знаю, из какого он города. Поэтому я решил записать рассказ и распространить его в слабой надежде, что он попадётся ему на глаза, и он захочет откликнуться. Поэтому и мой электронный адрес привожу. Так что, возможно у этой истории будут уточнения. Пока же я изложил всё, как запомнил, но изменил все имена. Кроме одного — Милочка. Уж больно ласково его произносил человек, которого я назвал Адрианом.