Мой друг Петров — натуралист. Он готов зацеловать и задушить в объятиях любую зверушку. Кроме кошек. К кошкам он холоден. Объясняет, что аллергия. Заснуть не может, если в доме кошка.
Если учесть, что Петров отлично спит в крольчатнике и даже в будке с собственной собакой — по причине крайней усталости и деликатного нежелания тревожить семью, то аллергия эта выглядит несколько загадочно.
Недавно раскололся.
Во всем, как обычно, оказался виноват Фрейд. Петров так сказал. Именно этот негодяй толкает мужчин исследовать собственную подкорку. На предмет жизненной неудовлетворенности. Да еще в самом ранимом мужском возрасте. А вовсе не бес в ребро, как считают разные невежды.
Когда Петров зарылся в подкорку, ему открылись высоты его сознания. В основном поэтические. Он стал писать стихи. Депрессивные. Это опять же Фрейд ему нашептал. Именно на такие стихи клюют сердобольные дамы. Они всегда готовы спасти тоскующее одинокое мужское сердце. И не только его.
Разместил на Стихире. Примерно такие.
Я в сомнения снова закован,
И во мне угасают мечты.
Я тобою ещё не целован,
Не целована мною и ты. © Тут же отыскал сочувствующее сердце. Опять же со стихами.
Когда душа вступает в зрелость
И понимает мира суть,
Всевышний ей подарит смелость
За тайну тайны заглянуть.© Не могу сказать, что искра любви возгорелась сразу. Нет, утверждает Петров, прошло месяца три, как он укрепился в своем чувстве. А действительно — ну что жена? Со своими козами, огуречными грядками и глупыми курами. Деревня Разметелево. Хоть и под Петербургом, а никакой деликатности и романтичности. Один комбикорм и виды на урожай морковки.
То ли дело — поэтичная дама. Стихи, луна, тонкость чувств, а также Москва и однокомнатная квартира.
Отправился в Москву налегке — с чемоданчиком. Чтобы заглянуть, значит. За «тайну тайн». И вообще — разведать обстановку. Поэтесса — поэтессой, а вдруг — крокодил какой?
Приехал. Чемоданчик в угол поставил. Скромно. Женщина оказалась обходительной, хозяйственной и вполне себе по женски. Из жильцов — только она да кошка с котенком. И квартира просторная.
Ели блины, пили пиво. Тут уже и зарницы чувств начали проскакивать. Ногами елозить неосторожно под столом. И — незадача — невзначай на хвост котенку наступил. Подули, успокоили. все нормально.
Петров в комнату переместился. Там торшер зажженный, диван уже разложенный. Присел — привыкать стал.
И вдруг — как два фонаря ярких из темноты коридора. Кошка стелется, почти ползет как рысь. Шерсть дыбом, ворчит утробно. И в прыжке когтями вцепляется в спину. Вой, крик, рев обоюдный. Она дерет его изо всех сил. Он ее оторвать от себя пытается.
Дама вбежавшая отдирает остервенелый клубок шерсти, закидывает в туалет. Туда же котенка. Кошка бросается на дверь с визгом и шипением.
Общее ошеломление, уверения, что Машка и мухи никогда не обидела, что же это такое. Кровь, царапины, зеленка, йод, вата. Петров хватается за чемодан. Дама его останавливает — куда же ночью-то? Видно, еще на что-то надеется.
Какие там надежды. Еле досидел в кухне вместе с чемоданом до пяти утра. Еще и стул к двери поставил. На всякий случай. И от той, и от другой.
Только ботинки стал надевать, чтоб на вокзал ноги унести — кошка вырывается. И опять рысью стелется. Петров — по дивану скакать, чемоданом отмахиваясь. Но уже верткость не та. Кошка в пятку босую вцепилась. Тут уж не до зеленки и причитаний. Всунул кровавую пятку в ботинок, плюнул на порог (мысленно) — и деру, прихрамывая.
Дальше… а дальше ничего и не было. Поэтесса неутешной горлицей еще пощебетала на Стихире, но безответно. Петров и туда — ни ногой, ни укушенной пяткой. Сделал положенное число уколов. Заработал фобию на котов. Из положительного — от жены теперь ни на шаг. Так надежнее. Теперь говорит, что отвело. Малой кровью отделался.