— Какой ещё дождик? — удивился Нафтоли и испуганно глянул на говорившего.
— Не бойтесь, я не сумасшедший, — криво усмехнулся тот, правильно поняв реакцию Нафтоли. — Хотя тут впору и свихнуться. Я ведь здесь уже третьи сутки. Стыдно сказать, мочу собственную пил, чтобы не упасть от жажды. Два раза вызывали на допрос, требовали, чтобы я отдал им «добровольно» всё, что заработал. А «золотым дождиком» люди всё это называют, потому что эти хотят, чтобы на них дождь из золота посыпался. Раньше приходили и обыскивали, но не все ведь дома имущество держат, так они теперь мучают тех, у кого может что-то быть. Говорят, и женская камера такая же есть. Представляете? И там тоже не выпускают, пока не подпишешь дарственную.
— А если у меня в самом деле ничего нет? — спросил Нафтоли.
— Этим мерзавцам не объяснишь, — вздохнул собеседник. — Они ничему не верят. Меня уже два раза на допросы вызывали. Следователь эдак вежливо улыбается, спрашивает, надумал ли дарить своё богатство Советской власти, наливает в стакан воду, кажется, вот-вот протянет тебе. А как только откажешься — пить не даёт и тут же обратно, в эту душегубку.
Он хотел что-то добавить, но тут из глубины камеры кто-то закричал:
— Стучите в дверь! Плохо человеку! Сознание потерял!
Нафтоли с соседом забарабанили в дверь. Из-за тесноты стучать было трудно, но всё же через пару минут раздался скрежет и окошко в двери приоткрылoсь.
— В чём дело? — сердито спросил тюремщик.
— Помиpает человек! — закричал кто-то.
— Ладно, выталкивайте, — пробурчал конвоир и открыл дверь. — Из камеры не выходить! — рявкнул он на Нафтоли, попытавшегося подвинуться и освободить проход. — Петров, Иванченко! — крикнул он куда-то в сторону.
С большим трудом, кряхтя и обливаясь потом, обитатели камеры вытолкнули наружу невысокого мужчину лет 60 с бородкой клинышком на бледном лице c закрытыми глазами. Двое конвоиров, подошедших на окрик первого, подхватили его за локти и потащили. Дверь снова захлопнулась.
— Что с ним? — поинтересовался чей-то густой бас.
— За сердце держался, — ответил молодой тенорок где-то справа. — Всё волновался, как жена больная одна дома справится.
— О жене беспокоился, а как бы сам не умер, — проворчал обладатель баса.
Никто не ответил, и в душной, вонючей камере повисла какая-то безысходность…
Продолжение следует