Есть имена, как душные цветы,
и взгляды есть, как пляшущее пламя…
Есть темные извилистые рты,
с глубокими и влажными углами.
Есть женщины — их волосы, как шлем,
их веер пахнет гибельно и тонко,
им тридцать лет. — Зачем тебе, зачем
моя душа спартанского ребенка?

В тихий час, когда лучи неярки и душа устала от людей,
В золотом и величавом парке я кормлю спокойных лебедей.
Догорел вечерний праздник неба. (Ах, и небо устает пылать!)
Я стою, роняя крошки хлеба в золотую, розовую гладь.

Уплывают беленькие крошки, покружась меж листьев золотых.
Тихий луч мои целует ножки и дрожит на прядях завитых.
Затенен задумчивой колонной, я стою и наблюдаю я,
Как мой дар с печалью благосклонной принимают белые друзья.

В темный час, когда мы все лелеем, и душа томится без людей,
Во дворец по меркнущим аллеям я иду от белых лебедей.

* * *
Летят они — написанные наспех,
Горячие от горечи и нег.
Между любовью и любовью распят
Мой миг, мой час, мой день, мой год, мой век.

И слышу я, что где-то в мире грозы,
Что амазонок копья блещут вновь…
А я — пера не удержу! Две розы
Сердечную мне высосали кровь.