Всю ночь по времени московскому
любовь бежит по проводам.
Ты мне читаешь Паустовского
в два тридцать…
Да, в такую рань —
когда вокруг молчат безропотно,
рассвет не славя петухи.
Вверяешь трубке мягким шёпотом
новеллы, басни и стихи…
А я, внимая мыслям классиков,
врастаю слухом в тёплый тембр,
что каждым звуком дарит счастье мне.
Беру тебя на свой манер.
Касаясь слов рассудком спутанным,
лишь голос чувствую и пью.
Живу часами и минутами —
сродни глухому дежавю.
Когда в наш век машинно-атомный,
ушедший взглядом в монитор,
ты интригуешь операторов
иным, нездешним серебром —
живой, трепещущей поэзией —
где блеск компьютерный — лишь фон.
Я знаю, будет не в претензии
ни «Теле-2», ни «Мегафон»…
И мысль твоя уводит в прошлое,
рассеяв призрачный туман,
где в тренде барышни пригожие —
чей бог —
беспечный Дон Жуан —
циничный фат во фраке праздничном,
стоит в сторонке на балу
и ловит женщин, словно бабочек
и взглядом садит на иглу.
Избрав брюнетку с тонкой талией,
уже готовит тарантас,
чтоб увезти её подалее
от светских сплетен или глаз…
Но…
уезжать придётся порознь.
Она укутана в броню.
Игриво щёлкнув парня по носу,
прошепчет:
— Мальчик мой… адью…
И он застынет неприкаянно —
один на гулкой мостовой,
чтоб бредить лёгкими туманами
парфюма женщины земной —
не разделёнными рассветами,
душой,
не сдавшейся губам…
И вот теперь его сонетами
любовь течёт по проводам.
Не смята тленом или старостью
опять звучит через века,
как дань живой эпистолярности,
его горячая строка…
А ночь дымится папироскою,
когда, сквозь утренний туман
ты мне читаешь Паустовского,
доверив трубке наш роман…