Требуется еще большая сила души, чтобы быть неверующим, скептиком, релятивистом — и все-таки жить полною жизнью, все-таки любить жизнь.
Франс выдержал это испытание огнем — и даже не огнем, а еще страшнее: испытание холодом. Оставаясь скептиком до самого конца, он до самого конца нежно и молодо любил жизнь. «Ирония, которую я призываю, не жестока, она не смеется ни над любовью, ни над красотой; она учит нас смеяться над злыми и глупыми, которых без нее мы имели бы слабость ненавидеть».
Так говорил о себе Франс…
1924
«Анатоль Франс», фрагмент
Евгений Замятин
«Мало избалованный благами земными, я любил жизнь за нее самое, любил ее без прикрас, во всей ее наготе, порою страшной, порою очаровательной» — Анатоль Франс «Жизнь в цвету».
Апрельская юбилейная дата: 175 лет назад родился французский романист и поэт, литературный критик Анатоль Франс (наст. имя Франсуа-Анатоль Тибо; 16 апреля 1844−12 октября 1924).
Не надеюсь, что кто-то отдельно вспомнил о классике. Жаль. Потому что тонкий, умный, ироничный Франс — не только памфлетный «Остров пингвинов», но и «самый франсовский, самый французский, самый веселый, самый беспощадный» роман — «Восстание ангелов».
Заглавная цитата на фото А. Франса — из романа «Красная лилия», который считается критиками, кажется, самым слабым его произведением. Многие читатели не согласятся и будут правы: да, пикантная любовная история о ревности, но каков фон!
Франс божественно описал природу Флоренции (место действия и съёмок моего нового фильма о Микеланджело «Грех» — А.К.):
«То, что вы видите, — это единственное в мире.
Больше нигде нет в природе такой хрупкости, такого изящества и такой тонкости. Бог, создавший холмы Флоренции, был художник. О, он был ювелир, резчик, скульптор, литейщик и живописец; он был флорентинец. Он только это и создал, darling! Все остальное — работа не столь совершенная, создание не столь искусных рук. Неужели этот лиловатый холм Сан-Миньято с такими четкими и чистыми очертаниями мог быть создан творцом Мон-Блана? Это немыслимо. Этот #пейзаж прекрасен, как античная медаль и как драгоценная #картина. Он — совершенное и гармоничное произведение искусства. И еще есть нечто такое, чего я тоже не умею выразить, не могу понять, но нечто несомненное. Здесь я себя чувствую, как и вы будете чувствовать себя наполовину живой, наполовину мертвой; это очень благородное, очень печальное и сладостное состояние. Смотрите, смотрите еще: вы поймете меланхолию этих холмов, окружающих Флоренцию, и вы увидите, как над землею мертвых встает чарующая грусть…»
В романе есть любопытные философские рассуждения, очень современные:
«Средневековье кончилось только в учебниках истории, которые дают школьникам, чтобы забить им головы. В действительности же варвары остаются варварами».
Юрий Маркович Нагибин вспоминал одну историю, которую услышал в Париже. В ней, пожалуй, заключена самая краткая история французской литературы и, если вы дочитаете ее до конца, — основополагающий принцип большого искусства:
«Мне рассказывали в Париже об английском литературоведе, приехавшем к Анатолю Франсу в надежде, что признанный метр откроет ему, по каким признакам можно безошибочно узнать великого писателя.
„А какие признаки кажутся вам обязательными?" — спросил Анатоль Франс.
„Владение композицией, чистый язык, мастерское построение сюжета, умение строить выразительные и разнообразные характеры…“ — начал перечислять литературовед.
„Сделаем тут остановку, — предложил Франс.— Владение композицией?.. Едва ли кто-нибудь станет отрицать, что Рабле великий писатель. Между тем его романы о Гаргантюа и Пантагрюэле рыхлы, неуклюжи, чудовищно тяжеловесны.
Не блещет композиционной стройностью и бессмертный „Дон Кихот“.
Я не читал „В сторону Свана“, хотя покровительствую автору. Марсель Пруст так длинен, а жизнь так коротка. Но я верю общественному мнению, что это — новая великая литература. Меж тем восторженные почитатели Пруста не отрицают, что роман его лишен намека на композицию — нечто громадное, бесформенное. Очевидно, этот критерий отпадает. Чистота языка? Тот же Рабле довольно темен, а Пруст с его периодами в целую страницу вовсе непроворотен. Язык Шекспира не осмелится назвать чистым и ясным даже самый пламенный его адепт. Недаром первые переводчики творца „Гамлета“ на французский пытались причесать взъерошенную музу, но вместе со своим варварским языком исчезал и сам Шекспир. Неблагозвучная, плюющая на все правила хорошего литературного тона речь обладает невероятной мощью, она-то и делает Шекспира гением.
Флобер говорил о первом нашем романисте: „Каким бы человеком был Бальзак, если б умел писать!“ …Но Бальзак с его длиннотами, несообразностями, порой косноязычием, неряшливым синтаксисом стоит выше пуриста Флобера. Значит, побоку чистый, благозвучный язык… Богатство характеров? Вроде бы бесспорно. Только нам придется выбросить за борт великой литературы самого Байрона. И в поэмах, и в трагедиях он живописует один и тот же характер — свой собственный. Какие еще взять критерии?..“
„Не надо, — растерянно произнес сбитый с толку англичанин.— Вы же шутя разделаетесь с ними. Значит, вообще не существует признака, по которому можно было бы определить великого писателя?“
— „Есть, — спокойно и серьезно ответил Анатоль Франс, — #любовь к людям“.
Вот этот критерий, действительно, не поколебать, а приложим он ко всем искусствам“.
/Фрагменты очерка Юрия Нагибина „Красота юности“ из сборника „Время жить“, 1987/
***
Потрясающе заметил Евгений Замятин (1884−1937) —
„Если с какой-нибудь соседней планеты наблюдать развитие нашей земной культуры, то оттуда, из-за сотен миллионов миль, видны только самые высокие пики. И если там составлен атлас нашей культуры за последнюю четверть века, то, конечно, на карте России обозначена вершина: Лев Толстой, а на карте Франции вершина— Анатоль Франс.
В этих двух именах не только духовные полюсы двух наций, но и полюсы двух культур: одной, отчаливающей в неизвестное от того берега, который именуется европейской цивилизацией, и другой, оставшейся разрушать и строить на этом берегу. И от этих двух высоких имен ложатся тени на все, что внизу, под ними: от Толстого — абсолют, пафос, вера (хотя бы это переламывалось в виде веры в разум); от Франса — релятивизм, ирония, скепсис…
Умер он глубоким стариком. Умер он совсем молодым: еще недавно, когда ему было уже за 70 лет, он подарил мировой литературе самую франсовскую, самую французскую, самую веселую, самую беспощадную, самую мудрую из своих вещей: роман Восстание_ангелов …“.
Друзья,
читайте-перечитывайте классику. Наслаждайтесь медленным чтением.
А для вдохновения вам — цитаты из произведений А. Франса:
„Мы не всегда умеем распознать, что для нас благо“.
/"Новогодний подарок мадемуазель де Дусин», фрагмент/
***
«Ничто само по себе ни похвально, ни постыдно, ни справедливо, ни несправедливо, ни приятно, ни тягостно, ни хорошо, ни плохо. Только людское мнение придает явлениям эти качества, подобно тому как соль придает вкус пище».
«Много чувствовать — значит много жить. Нет иной мудрости, кроме мудрости чувств: любить — значит понимать».
/Фрагменты из романа Анатоля Франса «Таис», 1889/
***
«— Боже мой! Неужели вы думаете, что жажда благосостояния — это знамение нашего времени? Ни в одну эпоху люди не имели охоты к плохой жизни. Они всегда стремились улучшить свое положение. Это постоянное усилие вело к постоянным революциям. Оно продолжается, только и всего!»
«Горе не в том, что жизнь затягивается, а в том, что видишь, как всё вокруг тебя уходит. Мать, жену, друзей, детей — эти божественные сокровища — природа создаёт и разрушает с мрачным безразличием; в конечном счёте оказывается, что мы любили, мы обнимали только тени. Но какие милые бывают среди них!..»
/Фрагменты из романа Анатоля Франса «Преступление Сильвестра Боннара», 1881/
***
«Дети мои, любить_пылко — это еще не все, надо еще хорошо любить.
Любить пылко — это, конечно, прекрасно, но любить самоотверженно — еще лучше. Пусть же любовь ваша будет столь же нежна, сколь и сильна, пусть в ней не будет недостатка ни в чем, даже в снисходительности, и пусть к ней всегда примешивается немножко сострадания. Вы молоды, прекрасны и добры, но вы люди и тем самым подвержены многим несчастьям. Вот поэтому-то, если к тому чувству, которое вы испытываете друг к другу, не будет примешиваться немного сострадания, это чувство не будет отвечать всем превратностям вашей совместной жизни. Оно будет подобно праздничной одежде, которая не защищает ни от ветра, ни от дождя. Истинно любят только тех, кого любят даже в их слабостях и в их несчастиях.
Щадить, прощать, утешать — вот вся наука любви».
«Пчелка»