Пошатнувшееся с распадом СССР психическое здоровье наших граждан — не единственный источник, питающий всевозможные политические секты. Базой для формирования секты всегда является идеализм — вера в исключительную роль непостижимых сил. Точнее, неверие в определяющую роль сил постижимых. Проще говоря, нежелание «верить глазам своим».
Специфическая разновидность идеализма, толкающая разочарованных людей в секты — «вера в служивого человека.» Явление это никак не связано с географией. В обстановке нарастающего хаоса каждый из нас подсознательно стремится к порядку. А где больше всего порядка? Конечно же, в армии, в спецслужбах, поближе к государству, каким бы государство ни было.
Поэтому немец ищет ефрейтора, француз — артиллерийского капитана, а русский — настоящего полковника или на худой конец поручика с есаулом. Ведь трудно припомнить в истории заговор, который был бы осуществлен без участия офицеров. Поэтому глаз обывателя сам начинает шарить по сторонам, подбирая пригодную для спасения Отечества кандидатуру. Да только заговорами, гаданием и прочим колдовством никого спасти нельзя. Даже если колдовать берутся профессионалы.
Упование на верность «настоящего офицера» присяге, его личное мужество и героизм ничем не отличается от любых других идеалистических упований. Просто кто-то ждет чуда от всеведущего национального лидера (категория «Царь»), кто-то от сверхъестественных сил (категория «Бог»), а кто-то — от «настоящего мужика» (категория «Герой»). Эти упования одинаково бессмысленны, поскольку являются формой самообмана, самовнушения.
Таким чудом многим казался брутальный генерал Лебедь. Или мистический генерал Петров, изобретатель параноидальной «Концепции Общественной Безопасности». Или очередной «афганец», «десантник», «контрразведчик», ведущий изнурительную борьбу с врагом в самом его логове. Отсюда родом и хитрые планы, становящиеся всё более хитрыми по мере неисполнения каждого из них.
Спрос, как учат в ВШЭ, рождает предложение. Спрос на брутальные чудеса породил бесчисленное количество силовых фондов, академий, ассоциаций, объединяющих «настоящих мужиков», раздающих им козырные ксивы и цацки. В джунглях социал-дарвинизма принадлежность к любой силовой корпорации — своего рода оберег против хаоса, тотемный знак, внушающий уважение непосвященным. То, что никакие цацки и даже самые настоящие, заслуженные ордена не в состоянии отменить законы развития классового общества, не приходит в голову верующим ровно до момента, пока очередной герой с грохотом не падает в грязь.
.
Самое неприятное открытие — даже кристальная честность и личное мужество не в состоянии изменить эти проклятые законы. Следовательно:
Честный человек — не профессия.
Хороший мужик — не профессия.
Патриот — не профессия.
Герой — увы, не профессия.
И даже если штурмовать ветряные мельницы бросаются все четверо, это ничего не меняет. Впрочем, гораздо чаще атакующие просто становятся акционерами мельниц.
Честность и мужество, как ни прискорбно, не могут заменить собой теорию, стратегию и тактику. Точно так же накачанные мускулы не могут компенсировать отсутствие извилин. Абсурдно, собрав толпу, красиво и быстро бежать… куда-нибудь. Если с направлением и примерным маршрутом не определитесь вы, кто-то всё равно сделает это за вас.
.
Личное мужество и героизм — понятия внеидеологические. Они внушают уважение к подвигу, но никак не наполняют подвиг смыслом. Скажем, каратели из СС или японские камикадзе не испытывали недостатка в мужестве и героически умирали за фюрера или императора, но на какие алтари приносились те жертвы? Можно ли считать подобное самопожертвование подлинным героизмом?
Содержание обязано быть важнее формы. Даже если форма и украшена боевыми орденами.
.
Владимир Ильич Ленин не был суперменом и, наверное, проигрывал в суровой мужественности Лавру Георгиевичу Корнилову. Но в том и состоит принципиальная разница между материалистом-практиком и идеалистом-романтиком.
Задача материалиста — не совершить чудо, не вписать себя в вечность, не жить красиво и красиво уйти, а внести своей долгой и кропотливой работой хотя бы незначительный вклад в победу общего дела. Даже если увидеть эту победу ему не суждено.