Я простила тебя, моя давняя. Обнулись.
Ярость пламени достигает ядра земли,
но потом всё становится пеплом и тишиной.
Я простила. Всё прошлое не управляет мной.

У иллюзии света в запасе такая тьма, что попавший в неё непременно сойдёт с ума,
если вовремя не покинет своей тюрьмы. Я простила, и больше нет никакого «мы».
Эта древняя мудрость умнее, чем я и ты. И она не о том, чтобы жечь навсегда мосты,
и она не про то, что бывает не по пути. Нет, она о прощении. Даре суметь простить.
Всё вдруг стало свободным, легло по своим местам. Там, где были иллюзии — чистая пустота.
Свет теперь проникает туда, где кипела тьма. Я простила. Поэтому и прощена сама.
Обнулись, обнулись, и начнётся иной отсчёт. Так, целитель других, я вдруг стала себе врачом.

Ярость прошлого — это прошлое. Откажись.
… показать весь текст …

У нее — тонкий чувственный рот, в рукаве — рок-н-ролл. Пыльный город спускается вечером в низкий бас. Это лето — язычество, в жилах вскипает кровь, разномастными языками наполнен бар. Выбирай себе верные путь, города и пульс, чей-то хрупкий запястный звон на лету лови. Тонкий рот ее сипло поет, что пропал ты — пусть, ведь любая из песен, конечно же, о любви. Вечер сед, словно в дыме сигарном идет ко дну, пальцы входят под струны, под сердце и до нутра. Это лето — вдыхать с тобой общую тишину, опускаясь на простынь в четыре часа утра.

Терпкий голос поет — словно в чьем-то бокале лед, оплавляясь губами, ласкает стеклянный край. Это лето я угадаю с двух первых нот.

Делай громче меня.
Прикасайся ко мне.
Играй.

а потом всплывает предельно ясно: жизнь — это лабиринт.
гауди с этой вечной мозаикой, сверток пыльных тяжелых карт.
корешок моего блокнота, словно горло, першит от рифм.
я бегу по закладкам пальцами и смотрю в городской закат.

а потом — только те имена и лица, которые очень ждёшь.
временами глаголов не скомканы и во времени не горят.
и закат — акварельный выдох, капли солнца и пальцев дрожь.
ты сидишь, совершенно захвачен миром, на палец мотаешь прядь.

а потом по местам становятся: чашка кофе, часы, любовь.
будто сад разбегавшихся раньше тропок — всего лишь одна тропа.
и в закатное небо через стекло кафе упираясь лбом,
ты смеешься тому, что все было так просто, стирая ладонью пар…

Дорогой мой, под этой осенью не вмещается нежность — в общий регламент, любой поцелуй — в момент. Телефонные разговоры не возвращаются -цепь коротких гудков каждый раз означает смерть.

Дорогой мой, мы коротим, рассыпаясь искрами. Перерезаны горла держащих нас проводов. Только пара минут на молчание — если выкрали. Только шанс приласкать меня словом, когда готов.

Дорогой мой, сегодня я выйду одна на улицу. Если что-то меня в тебе просит — иди на риск.

Ни в какой из вселенных мы больше не поцелуемся. Только там, в глубине, эта нежность ещё горит.

Carpe diem. Чудотворство у нас в крови.
Мы — сечение золотое, значенье пи.

Циферблат, как гнездо, по законам вселенной свит. Мы посмотрим на стрелки — и время, затихнув, спит.
Не считай ни часов, ни имен — будь в любом из них. Не жалей ни о чём, на декабрь в себе мудрей.
Каждый с тем, с кем и должен, все время соединим. Каждый каждому на пути его — оберег.
Мандариновый сон, горечь корок, прохлада дня для коснувшейся снега, согревшей его руки.

Carpe diem. Храни меня так, как любовь хранят.

Carpe diem. Я тоже запомню тебя таким.

Вот и всё. Экипаж поднимает себя на борт.
Провожающих мало, ладони и губы сжаты.

Это чувство, что я люблю тебя до сих пор, эта теплая влага из глаз, край билета смятый —
верный знак, что я существую и остаюсь. Значу больше, чем что-то случайное и простое.
Я лечу над дорогой облачной в южный плюс, но оставленное расставания все же стоит.

Это всё. Пара слов. Обещанье не обещать, как решимость уметь наслаждаться любым мгновеньем:
наши шутки, твой голос, шуршащая ткань плаща, ощущение от последних прикосновений.

Ты спроси меня — ты ведь так меня не спросил — почему в сотый раз я опять выбираю это:
день с тобой, остальные — лететь от тебя сквозь синь, чтобы снова его дождаться с попутным ветром.
Потому что. Ответ — потому что. Кто знал — спасен. Не искавший причин для того, чтоб остаться нужным.
… показать весь текст …

И ты настолько во мне подробен,
что можно помнить и не смотря.

Одно из главных моих подобий, один из признаков ноября.
Я так умею тебя молчаньем, словами, смехом — сейчас и здесь —
что ты все время мне отвечаешь, возобновляешься что ни день.
Ты в каждых фразах и перекрестках, в любом мгновении и углу.
Ты чем-то острым, легко и просто, вошел и лег на такую глубь
моих тревог и простых историй, им стал всецело принадлежать,
что всё тебе одному и вторит, как эхо льется по этажам.

Холодный мрак мой, восторг горячий, могучий вдох на такой черте,
где мы так чутки, предельно зрячи, что оттолкнуться и полететь.
Где мы способны любить и длиться, идти по лезвиям и словам,
… показать весь текст …

Замирают корни, фонетика шелестит, словно лист или голос, который от крика сорван.

Мир наполнен тенями и душами, словно Стикс -бесконечные волны, разбившиеся повторно. Я иду сквозь потоки, в ладони сжимаю ключ. Не смеюсь откровенно, смотрю на себя устало. Потому что я слишком серьезно тебя люблю, ни на миг не согласная, чтобы тебя не стало. Этот месяц похож на линялый, затертый плащ — так тускнеют осенние краски, сливаясь в серый. От угла до угла. И до следующего угла. От «конечно» до робкого «может быть» и «наверно» я всё так же молчу тебя, так же считаю дни до никем не обещанной, но долгожданной встречи.

Ты приходишь домой. В твоем городе жгут огни.

И в моем — загорается твой молчаливый вечер.

Это осень. А, значит, время берет свое. Замыкает в мигрени, простуды и циферблаты.

Он все так же тепло и открыто влюблен в нее, просто кончились силы, истории и заплаты на усталость. Так хочется выползти ночью в тишь, видеть звезды, дышать очень медленно, отмолчаться. Он все так же б хотел целовать ее и вести, только вряд ли он все это может настолько часто, как и раньше. Она понимает, о нем молчит. Оставляет, не оставляя. Идет сентябрь сквозь нее, словно воздух, — морозен, рассветно-чист и про…
… показать весь текст …

Все становится приглушенным или немым,
отгремев до этого тысячей киловатт.
Если я и ты никогда не сойдемся в мы, то не правы оба, но каждый не виноват.
Я держу упрямыми пальцами ломкий звук телефонных гудков, разговоров и голосов —
и поэтому я как будто и не живу, а смотрю про жизнь нескончаемо длинный сон.
Невозможный, любимый. Так держат в руках иглу, сновидения нить в реальность пытаясь вдеть.

Если каждый из нас попытался остаться глух — это все потому, что так громко сейчас и здесь.

Мы не сможем ни отказаться, ни отдавать всех себя этой тяге быть близкими наяву.

Ты — любовь, проходящая тысячей киловатт
сквозь меня, так, что я различаю в ней каждый звук.

Какая печаль обреченности и тоска…
Насколько нас любят любимые, если врут?
Мрак мой, нет, я не буду тебя искать.
Я знаю, что ты — вокруг.

Она себя носит в режиме онлайн, нон-стоп.
Скрывает, что задыхается — дышит реже.

Он весь состоит из углов, он ей нервы режет, но не дает успокоиться пустотой.
Привычка справляться спасала ее не раз, спасет еще столько же, если поможет случай.
Им друг без друга, наверно, могло быть лучше, и тот, кто об этом задумался первый, — прав.

Но в жизни нет виноватых. Слова к нему ей криком, еще не рожденным, ломают ребра.

И он, понимая, становится тих и собран,
встает и, не глядя больше, идет во тьму.

Мы забудем про Север. В глазах его не хранят,
не лелеют, вошедший единожды под ребро.

Нет, не я тебе лгу — это время солжет меня, запретив говорить с тобой в паузах между строк.
Мы живые: всегда живее, кто носит боль, размотав невозможности встречи в тугую нить.
Это Север теперь мне мешает молчать с тобой. Это он не дает тебе правильно объяснить.

И слова — не слова: белый пар над амурским льдом, тишина ледяная, сковавшая два плеча.
Я одна тебе — дом, даже если дышу с трудом, даже если мне запретили тебя встречать.
Мы забудем про Север, мы вынем его из нас, будто нож: ты дыши — я услышу и я пойму.

Из разреза на коже льдины течет весна.

И, вдохнув, расправляет плечи свои Амур.

И не день сегодня, а рокот прибрежных волн. Словно режется море об острый прибрежный край.

Мне хватает того, что ты в здравии и живой. Остальное не так уж важно в который раз. Я смотрю, как течет и течет голубая кровь, валуны раскачав, образуя почти что вихрь.

И хочу возвратиться к началу, в твое ребро. К зарождению в нас любви.

Он спит, и она ему больше уже не снится.
Так, как она, его руку никто не держит.

Ничему не возобновиться, парят частицы, лист ложится под карандашный точеный стержень.
у него в плечах без пяти поцелуев — сажень. Его тело сильней, чем оставивший след на теле.
Он с ней мысленно говорит, только что ни скажет, ничего не сбывается так, как они хотели.

Время шутит, уводит близких дорогой лунной, на земле оно хуже смерти и страшной мести.
Героическое безумие Унамуно, справедливая ярость того, кто никак не вместит
этой прихоти времени все проверять на прочность, этой жажды людской — не исчезнуть и не забыться.

Он оставил ей шрамы, имевшие точный почерк, — так записку прощальную пишет самоубийца.

Ни секунды не возвращается. Нет похожих. Мы стоим у реки, никого не принявшей дважды.
… показать весь текст …

И были они не этими и не теми.
Что других убивало, их бережет и режет.

Держали, разжали, устали и опустели. Но не смогли одолеть в себе эту нежность.
Светлый вмещает сумеречных и мрачных. Темный в себя уводит святых и белых.
Случайное столкновение, равнозначность, дистанция — для дистанции слишком смелых.

И были они, дети солнца, лесов, индиго. Глазами встречаясь, о главном с трудом молчали.
Какая звериная верность, людская дикость вела их путями светлой немой печали?..

И шли они до конца, но пришли — к началу. Друг друга в других искали и распинали,
но нить между ними с годами не истончалась.
И были они, кем-то были… Но, жаль, — не нами.

Против воли не осчастливить и не спасти.
И одной только воли — тоже ничтожно мало.

Как тебе объяснить? — я сжимаю в своей горсти невозможную нежность, и если бы разжималась,
как пружина, ладонь, — в этой силе моей любви уместился бы мир, полный сцепленности, скольжений,
всей твоей несвободы, как ты ее ни рви, отчужденности, осмысления, разных женщин.
Углубленного одиночества и тоски, темных улиц, подсвеченных снежным, а не фонарным
светом в сумерках, непричесанных, не таких, где домой воз…
… показать весь текст …

То у меня агония, то тоска.
То я с собой соглашаюсь, то снова спорю.

Но неизменно в причудливость траекторий опять возвращаюсь, чтоб вечно тебя искать.
Город становится шахматною доской, белые делают шаг, ожидают черных…
О чем-то молчится и думается о чем-то, будто бы кто-то подталкивает рукой
стремиться вперед, просчитывать каждый ход, смотреть на часы, затихать и не суетиться.
Держаться, удерживать, складывать по частицам расчерченный мир, не веря, что есть плохой
финал для кого-то из двух, значит — для двоих. Ведь мы с тобой невозможно теперь похожи —
под краской и лаком дерево белокоже, на дереве — одинаковые слои.
Нежности, радости, страха не обрести, печали, усталости, веры, что станешь нужным.
В белый и черный раскрашенные снаружи, мы подчиняемся правилам и пути.
И я возвращаюсь, чтоб снова тебя искать, чтоб объяснить, насколько ты стал мне важен…<

Сердце мое, пульс — перестуком бусин…
Звуки скруглятся протяжным тугим жужжаньем.

Сердце мое пружинит: «Останься, будь с ним, не допускай ухода во избежанье
мук одиночества, жаркой колючей ломки, долгих скитаний безводности, безвоздушья.
Будешь ходить, как тень, как рисунок плоский, и ощущать, как утрата гнетет и душит».

Сердце мое говорит: «Не снимай обета сумеречной растворенности в нем до знака.
Тебе никогда так вслух не сказать об этом, чтоб поняли все, как путь у вас одинаков…»

Сердце стучит, неглупое, но шальное, звяканье бусин, жерло седых вулканов.
Приди, приникай к нему ухом и слушай снова, как в нем дрожит твое имя, не иссякая.
Сердце стучит, а я становлюсь все суше в борьбе затяжной с одичалым мотивом бусин.
… показать весь текст …

Я мог бы любить тебя меньше. Из многих женщин,
тягучих, как небо, легких, как мотылек,

ты — сила, которая в сердце моем скрежещет, как в старом замке, куда ключ осторожно лег
и что-то открыл во мне, странное, но живое, чего я в себе и не чувствовал, и не знал…
И я бы любил тебя тише, но я же вою, когда между нами холод и тишина.
И тут, в полумраке комнат, как в подреберье, тоска по тебе растет в нестерпимый гул.

И я б не любил… Только я тебе слишком верю.
И я бы любил тебя меньше… Но — не могу.