— Да что мы знаем про принцесс. Диана вон своего нудного Чарльза бросила. Ты понимаешь? Все бросила. Дворец. Даже детей практически.
— Так ты говоришь, что она тоже ошейники любила? Может, она была раба любви? Может, это рабство такое — любовь?
— А ты как чувствуешь?
— Я чувствую, что у меня трусики уже мокрые. После твоей надписи. А в ошейнике я, в наручниках — мне все равно. Я хочу быть твоей. Если хочешь — я буду твоей рабыней. В постели. Хоть каждый божий день.

Потом он был Айвенго и д’Артаньян, отправлялся в крестовые походы и воевал с гугенотами, сражался на турнирах и дуэлях, стремясь завоевать благосклонный взгляд прекрасной дамы, и не подозревал, что все эти мечи и копья, шпаги и мушкеты, пушки и ракеты суть фаллические символы, и стремление к обладанию оружием есть не что иное, как желание компенсировать сексуальную незрелость и спрятанный глубоко внутри подсознания инфантильный страх оказаться несостоятельным в любви. Но все дамы думают в точности до наоборот…