В нас всегда есть голод по чьим-то пустым эфирам,
нестерпимая тяга кому-то однажды сниться.

Мы беспомощны перед целой громадой мира, потому нам так важно остаться в его страницах.
Будь на связи, не исчезай для меня с радаров, подавай мне сигналы, на карте пульсируй точкой.

Друг для друга мы можем стать чем-нибудь легендарным.
Вечной азбукой Морзе свободы и одиночеств

Уходить или нет — всё равно оставаться с ним.
Словно камень, нести, ни полслова не возразив.

Знать, что он, как огонь, жесток, как бутон — раним. Знать, что в каждом из нас в гору катит любовь Сизиф.
Как ссыпается гравий, как пальцы сбиваешь в кровь, как молчишь, замерев за полшага до высоты.
Чтобы снова найти себя к вечеру под горой, изучившего ощупью каменные черты.
Уходить, оставаться… Мы так же в себе несем эту милость и казнь, выбирая по силам вес.

Я люблю тебя. Я не брошу. И это все.

Ты свободен, Сизиф, если все еще смотришь вверх.

нет ничего, упрямее силы, ведущей тебя ко дну.
нежности слаще, чем та, на которую строже всего запрет.

я могу быть спокойной, казаться спокойной, но я себя обману. потому что скучаю настолько сильно, что телу легко гореть.
и не чувствовать боли, не слышать мира, но видеть его насквозь. проходить по девятому кругу нежности, воздух глотая ртом.
ощущать ее, дикую, странную и согревающую живот от уверенных рук, опускавшихся ниже и легших под животом.

замирать, выдыхая воздух, словно сверху — пять…
… показать весь текст …

Это город мучителей, светлых и прокаженных.
Порождающих тени, гадающих жизнь по снам.

Были женщины — сладко любились — да всё не жены. И была я не женщина — названая жена.
Много званных — звенит разговорами перекресток. Там, где кто-то становится избранным, мир молчит.
Было много таких, с кем мне скучно и слишком просто. И тебя не бывало — любимого из мужчин.
Это город, где все отпечатки впитали камни, где восток освещал им с утра седину висков.

Мы учили любовь, как обряды кровопусканий. Мы умели любовь, как всевластие и покой.

Никого не бывает ближе из тех, кто выжил. Никого мне не надо так искренне, как тебя.
Это город таких, кто умел подниматься выше, кто любил, не любя, и совсем не любил, любя.
Поцелуй его вечно холодные мостовые — нам в дорогу, которой не видно конца и дна.
… показать весь текст …

Такую нам тишину на сердце
кладет ноябрь в студеный час.

Как мне не ждать тебя, чтоб согреться? Как мне не выйти тебя встречать?
В края обочин въедаясь ржаво, трава глодает ступни столбов.
Я босиком бы по ней бежала к тебе, лежала б на ней с тобой.
Закрыв глаза и уткнувшись в куртку, молчала, глубже тебя вдохнув.
Ноябрь гаснет в ночи окурком. Ноябрь ложится на глубину
сердец, которым стучать бы ближе — так осень в руки свои зовет.

И поезд леской стальною нижет
часы пути, как стеклярус…
… показать весь текст …

Пляши, пляши, мой печальный шут. Корми толпу и смеши людей.
На мостовой голоса и шум, и время бьется — сейчас и здесь.
Терпи побои, ты к ним привык — что сделать челяди площадной,
когда ты видишь такую высь, что не сравнится с их мрачным дном?
В тебе, насмешливом, хлещет жизнь — словами, горлом. Ты гол и нищ.
Держи ладони мои, держи, — через касание льются дни,
одни и те же — с тобой, другим, совсем другие — с тобой одним.

И смолкнут на мостовой шаги.
И голосов оборвется нить.

Но мне — с тобой, а совсем не к ним.

Чертишь круг — и его обязательно разорвут.
Вырываешься сам из чьего-то чужого круга.

Мы живем, как земные хоть раз на земле живут: друг о друге, но обязательно друг без друга.
В стенах города, в сцепке бетона и кирпича, в одиночестве писем, туманными вечерами
мы умеем терпеть, как пронзительно в нас молчат все такие, которых мы сами не выбирали.
Подыши за двоих, и да будет тебе светло. Не желающий счастья любимым — с собой лукавил.

Чтоб тебя обрести, как свободу, не нужен взлом.

Я могу тебя слышать эхом сердечных камер.

Из теплых нот, из лепестков и сот,
из перестука тихого камней
… показать весь текст …

Так видишь мир: мозаика и стекла,
лист, сложенный четырежды, по граням
слегка надорванный, слегка от пальцев теплый. Молчащий слышно, говорящий странно.

Так чуешь мир: как лезвие — до боли, за краткий миг до первого касанья.
Как вдох до взмаха, запах влажной хвои. Как свет сквозь щель, что цепко повисает
по центру комнаты, в ее стучащем сердце, или в стенных белеющих ладонях.
Таким прозрачным, что не опереться. Таким густым, что в красках этих тонешь.

Так знаешь мир: свободный, но безвольный, ничей и каждый, неприкаянный и нужный.

В котором восхитительно и больно,

когда впускаешь все, что есть снаружи.

это слишком большое чувство — пережата рукой аорта.
это сны вперемешку с явью, это каменная стена.
мы всегда оставались нами — метким взглядом и высшим сортом.
что такого в нас изменилось и совсем изменило нас?

город в город летит стрелою, город к городу льнет, как плиты,
словно все подчинилось странным притяжениям на земле.
я всегда не тебя встречаю, но всегда с тобой прочно слита,
как две капли, вкус поцелуя, как знакомая много лет.
я всегда о тебе скучаю, я всегда по тебе пишу, и нас…
… показать весь текст …

Из мутной заводи Патриарших,
в давно назначенный день нисана,
земля пускает сквозь мир бесстрашных — прибить к крестам их, пропеть осанну —
неслышной поступью, жаждой платы, служить уроком, сказаться устно.
Чтоб снова встретить глаза Пилата и разглядеть в них простую трусость.
В броне по пояс под тканью тоги, зажав и нежность свою, и зверя,
он так боится себя и бога, в нем уместившихся в равной мере.
Он так печален и безутешен, убив от ужаса тех, кто вызнал,
что он всегда остается между, не дав себя ни одной из жизней.

Ладонь затянет, веревки трутся, однажды преданный, снова спасшись,
рукой касается сердца труса.

Ноябрь затих, обесцвечен и обезволен.
Словно это — иная пустошь, иная эра.

Ночью я просыпаюсь от тихой фантомной боли там, где ты во мне тянешься тонкою нитью нерва.
Ноябрь залег на дно, накрываясь илом рыжей сыпучей листвы, раздробился эхом.
Ночью я помню, как все между нами было. Все, от молчаний до слишком родного смеха.
Выйди на связь, отмечайся на картах точкой, сигналом, идущим вдоль сердца и подключично.

Я знаю, что мир нас проверить решил на прочность.

Не дай ему отключить нас.

Так все, кто странствовал, ищут дно,
слагают время, хранят страницы.

Мы так боимся остаться сном, войти в реальность и заблудиться.
Мы так стремимся оставить след, иметь гарантии нам по силам.
И кольца многих разлук и лет ложатся в мягкую древесину
всех наших душ и усталых тел, а мы опять всё смыкаем в кольца.
Мы, выбирая в себе не тех, чьей волей замкнутость разомкнется,
опять шагаем все в тот же брод — быть несвободными от свободы.

Давай все заново — вот ребро.
Зачем его ты однажды отдал?

Не потому ли, что страшно знать, как каждый созданный одиночен?
… показать весь текст …

Столько всего вокруг,
столько всего во мне.

Нежности не берут те, кто других важней.
Нежности не хотят — отдергивают ладонь.
Всего-то один пустяк — не оставляй следов.
Не оставляй ключей, времени, цепких слов.
Снова иди ничей, ничьим не родясь теплом.
Ничьих не касаясь рук. Ни в чьем не сбываясь дне.

Столько других вокруг.
А нужного рядом — нет.

Он простит нас, с такими распахнутыми сердцами,
словно бездны осенних колодцев в дневную стынь.

Каждый новый над этим колодцем звездой мерцает, но срывается вниз, не спасая от пустоты.
Он простит меня, словонаемника и калеку, никогда не умевшего вовремя разделить,
не способного не сажать себя снова в клетку своих собственных чувств и не знающего молитв.

Проходи стороной, не смотри в эту тишь колодца. Я молю о прощении, я без него устал.

Не гляди, ведь в него когда-то смотрело солнце,
а теперь вместо света на дне его — пустота.

Все изменяется, если ты ищешь женщину —
в звериных чертах, за жесткостью, шерстью рыжею.

Когда ты желаешь любви ее — и не меньшего. Когда эта тяга способна вас обездвиживать
на доли секунд, чтобы падать потом в объятия, минуя запреты, почти не дыша, и требовать
не мира, не войн — их уже никогда не хватит вам — ее, целиком, как камлающий просит «неба мне!»
за миг перед ливнем, его различая в воздухе. Закинувший голову, руки расставив в стороны,
вбирать от нее всё — от дикой тоски до отдыха…
… показать весь текст …

согретый твоим дыханьем табачный дым,
со вкусом твоих прохладных и тонких губ.

я буду смотреть, и ты станешь таким простым, настолько со мной, что больше нас не солгут.
смеяться вполголоса, не нарушая ночь, в которой все звонко — так воздух осенний чист.
потом замолчать, замереть и смотреть в окно — и, кажется, слышать, как сердце твое стучит.

танцующий дым, кольцам пепельным по рукам позволивший виться, ныряя под рукава.
я буду молчать. наклоняясь к твоим вискам, по очереди их касаться и целовать.

ссыпавшийся пепел, скрип пола и тихий треск твоей сигареты, твой выдох — и дым кружит…

И я буду просто молчать с тобой и смотреть,
как в пепельном танце моя происходит жизнь

А я пыталась придумать имя,
назвать все запахи, каждый звук —
для нас, холодных, как будто иней, для нас, которые наяву
молчат о том, что скучают громко, живут по сердцу и по звонку.
Для поцелуев, татуировкой запечатленных вдоль теплых скул.

А я все верила, мы — живые: тепло дыхания, близость душ.
Но едкий дым сигаретный выел тебя из легких, и я не жду,
что я останусь в тебе хоть чем-то. Так точен был твой отсекший взмах.

Два обессловленных абонента,
сходящих от немоты с ума.

И чтобы помнить твой голос теплый,
нам можно даже не говорить. Осенней ночью мутнеют стекла — так ты горишь у меня внутри.
Так я дышу тобой, помню — вот он,
рукой дотронуться и понять. Скажи мне, есть ли в тебе хоть что-то,
что ищет только одну меня?

Привет, я, наверно, пишу о себе самой,
о том, что я чувствую, думая тут о нас,
еще одно не отправляемое письмо,
в котором сквозь буквы упрямо растет весна.

Теперь, представляя, что ты там совсем один, наружу не вынувший — прячущий всех внутри,
я просто пытаюсь саму себя убедить, что я — тоже там, хоть где-то — с тобой. Смотри,
как нить горизонта подсвечивает закат, и горизонт воспаляется, словно шрам.

Кто свыкся со шрамами, знает, как отпускать
и то, что любой из удерживавших — неправ.

И я научусь отпускать тебя и не ждать, с укором не спрашивать, где тебя черт носил.
Решившей собою связывать города, мне на такую малость достанет сил.
… показать весь текст …

И такая проснется боль, развернется даль,
что не каждый скиталец сумеет преодолеть.

Проходить бы в твоих ладонях по городам, оставаться б у колоколен покатых плеч.
Краем губ собирать у виска твой соленый пот, видеть солнце, скользящее косо к твоей спине.
И на миг замирать, если всхлипнет скрипучий пол под ногами в студеной утренней тишине,
в час, когда ты забылся, подушки коснувшись лбом, беззащитен и чуток, наполнил теплом кровать.

И такие в уходе щемящие даль и боль,
что идти, но по памяти все еще целовать.