В действительности в показной молитве больше суеверия, чем веры.

Ты, возможно, ужинаешь, или смотришь телевизор, или слушаешь музыку, думая обо мне, или не думая обо мне, или, может, ты… вы… Нет, ради бога? ты ведь этого не делаешь, скажи?

Сказки бывают только в сказках. Правда куда непригляднее. Правда вообще всегда неприглядна, поэтому все и лгут.

Дышать и смотреть на тебя, больше ничего не надо, это навсегда, на всю жизнь и навеки, просто не верится, с ума сойти, как радость жизни нас распирает, со мной никогда такого не было, а ты чувствуешь то же, что чувствую я?

Чтобы поправить мозги, нет ничего лучше, чем напиться среди призраков.

Когда, едешь поддатый, главное — целься между домами и не промахнись.

Жизнь — типичный телесериал: череда сцен, разворачивающихся в одних и тех же декорациях, с участием практически одних и тех же персонажей, и следующей серии всегда ждешь с нетерпением и некоторым отупением.

Сердце, не разбитое любовью, еще не сердце. Лёгкие ждут туберкулёза, дабы почувствовать, что они существуют.

Я долго не мог себе признаться, что женился для окружающих, что женитьба — поступок, который совершают не для себя. Мы женимся, чтобы позлить друзей или порадовать родителей или ради того и другого вместе, а иногда наоборот…
Мы женимся точно так же, как сдаем экзамены на аттестат зрелости или на водительские права: всегда одни и те же рамки, в которые надо втиснуться, чтобы быть как все, как все, КАК ВСЕ любой ценой…
А ведь брак не только стереотип, навязанный нам буржуазным воспитанием: это еще и предмет колоссальной идеологической обработки, к которой приложили руку реклама, кинематограф, журналистика и даже литература, всеобщее охмурение, которое в результате сводит мечты прелестных барышень к колечку на пальце и белому платью, что без этого им бы и в голову не пришло…

Если постельная история может стать историей любви, то обратный случай — большая редкость.

Светские люди вообще одиночки, затерявшиеся в море смутно знакомых лиц. Они приободряются, пожимая руки. Каждый новый поцелуй — трофей. Они тешат себя иллюзией собственной значимости, здороваясь со знаменитостями, хотя сами в жизни ни черта не сделали. Бывать они стараются только там, где шумно, — можно не разговаривать. Праздники на то и даны человеку, чтобы скрывать, что у него на уме.

Все никуда не годится. Все надо перестроить в этом обществе. Сегодня у кого есть деньги, те не имеют времени, а у кого есть время, не имеют денег. Бросить работу так же трудно, как устроиться безработному. Бездельник — враг общества номер один. Людей вяжут деньгами: они жертвуют свободой, чтобы платить налоги. Нечего ходить вокруг да около: задачей грядущего века будет уничтожение диктатуры предприятия.

Все наши беды от того, что мы не хотим повторяться. Как будто истин несколько.

В любом случае, когда я иду в кино с Франсуазой, мне больше нравится смотреть на ее профиль, чем на экран. От тебя у меня кружится голова — в твою сторону. У меня начинает ломить шею: фильму надо быть действительно на высоте, чтобы сравниться с тобой. Я смотрю, как ты смотришь кино. Если ты смеешься, я решаю, что фильм смешной. Если плачешь, я решаю, что он трогательный. А если ты зеваешь, я засыпаю.

Никто не задает себе вопросов типа: удалось ли нам взять от жизни лучшее? Не следовало ли прожить ее иначе? Живем ли мы с тем человеком, в том месте? Что может предложить нам этот мир? С рождения до смерти наша жизнь идет на автопилоте, и надо обладать сверхчеловеческим мужеством, чтобы изменить ее ход.

Любовь влияет на погоду. На улице дождик, вы маетесь, просматривая записную книжку в своем мобильнике. Наконец, доходите до фамилии женщины, о которой думали, и — оп! — нажимаете на зеленую кнопку и оставляете ей сообщение: «Я сидел и думал о тебе», и вот уже среди туч воссияло солнце, запели птицы под дождем, вы превращаетесь в законченного идиота, исполняете балетное па, улыбаетесь на манер Джина Келли (только лучше), и прохожие вокруг таращатся в изумлении. На улице может быть минус двенадцать по Цельсию, но вы подыхаете от духоты просто потому, что услышали ее голос на ответчике.

Любовь живет три года. Сначала год страсти, потом год нежности и, наконец, год скуки.

Современное общество полагает, что без проявления воли можно обойтись, но на самом деле не знать, чего хочешь, — достаточно серьёзная проблема. Наши цели становятся всё более расплывчатыми. Разучившись мечтать, мы превратились в тоскливых животных, в заплутавших путников. Либо на душе пусто, либо вокруг туман.

А потом, когда уже пора прощаться, вдруг прошибают эмоции. Мы сдерживаем слезы, но они все равно льются, только внутри, под нашими лицами. Ее детский смех — больше я его не услышу. Тот, другой, будет слушать его вместо меня, если ей с ним весело. Анна стала чужой. Мы расстаемся, чтобы идти разными путями, каждый в свою сторону. Анна садится в такси, я тихонько захлопываю дверцу, она улыбается мне из-за стекла, и машина трогается… В хорошем кино я побежал бы за ее такси под дождем, и мы упали бы в объятия друг другу у ближайшего светофора. Или она вдруг передумала бы и умоляла бы шофера остановиться, как Одри Хэпберн — Холли Голайтли в финале «Завтрака у Тиффани». Но мы не в кино. Мы в жизни, где такси едут своей дорогой.

Глупо желать незыблемой жизни. Мы хотим, чтобы время остановилось, чтобы любовь была вечной и ничто никогда не угасало, — хотим всю жизнь нежиться в золотом детстве. Мы возводим стены, чтобы оградить себя, и эти самые стены станут когда-нибудь тюрьмой.