Всё, волна покатилась. Волна сносит всех разумных: теперь нам говорят, что женщине быть странной — круто и клево, не каждой дано, но кому дано — девочки, не стесняйтесь, вас будут любить. Потому что нельзя не любить дурищу, которая ходит в носках с совами, морды сов торчат из кроссовок. Дурищу, которая подойдет к телефону и гавкнет в трубку, когда ты разговариваешь с клиентом. Дурищу, которой жизненно необходимо валять дурака, и твой приятель нервно хихикает в трубку — она позвонила и представилась его любовницей, он решил, что это та, из отдела продаж, перетрусил, жена рядом была.
Ха-ха-ха! Вы правда думаете, что ее нельзя не любить?
Я нормальный мужик, я расскажу вам, как все у меня внутри происходит.
Когда-то это казалось таким милым: просит почесать спинку, чешешь, а она рукой так быстро-быстро стучит, ну как собака лапой, когда чешешь там, где особо приятно. Или врубит музыку и танцует с грацией носорога. Или еще вот, она всем прозвища придумывает. Говорит в телефон, подружке: ну что, ты была у Шерстяного? Шерстяной — потому что Волк, а почему Волк, ты уже не вникаешь, ты не следишь за полетом ее долбаной фантазии.
Ты не следишь, потому что следил когда-то, и надоело.
Когда-то ты думал — как круто, она с пулей в голове! Да еще и рисует. Народ балдеет, говорит, красотища. Ну какая красотища, если рисуночки не монетизируются? Хрень это, а не.
И вот все как-то вдруг перестало умилять: говоришь ей — хватит сидеть у компа, иди, проветри голову, а она тебе: какого голого? И ей смешно. Ну вот что тут смешного-то.
Разбросанные шмотки, они теперь реально раздражают. Да и свинарник. Она говорит: я не вижу никакого свинарника! Ну так купи себе очки. Не видит она.
Она странная, странная, странная.
И это где-то трогательно, конечно. Поссорились — дверь перекрыл — она в окно вылезла и сбежала. Носилась там по улицам в соплях. Искать ее не мог пойти, дома дети спят.
Ну да, дети. Тут некоторые удивляются: как она родить не забыла. Потому что чего она только не поназабывала — она ж вся там, в своем, с позволения, искусстве. Бабок не приносящем.
И она не дает ничего, только просит. Она ж ребенок. Принесет рисунок: ну как? Да никак. Потом перестала приносить, вся такая отстраненная ходит. Клоуна своего запускать тоже как-то перестала. Зашел старый друг, говорит: слушай, да ее как выключили.
Не знаю, кто ее там выключил. Дома реально бардак. Дети сидят у телевизора, смотрят, как в видео-игры рубится какой-то дебил. А у нее, видите ли, вдохновение.
Она до трех ночи висела на телефоне, в семь утра поднимать детей в школу: лежит трупом. Нет, встала, собрала их. Но вот не такой женщины хотелось.
Хотелось бы — чтобы чисто, и вкусно, и чтобы — да! красные стринги, всегда готова, прилепится улиткой и ползет по тебе, оставляя склизкий след. Ну конечно, ага, сейчас! Валится среди ночи в постель невменяемая. В этой своей жуткой пижаме со слониками.
Мне правда перестали нравиться ее странности.
Где-то там, глубоко внутри, я еще помню ее — той, которую полюбил, она сочиняла забавные стихи и вставала на стул в компании, читала их, а все покатывались со смеху… и я думал — моя… она моя. Вау.
Но она больше не встает на стулья. Зашла тут к ней подружка — они сели на кухне, стали смеяться — и такое зло вдруг взяло… она смеялась, как раньше. Она смеялась не со мной. Я вошел и сказал, что с ребенком надо делать домашку, а не ржать, уже поздно, между прочим, завтра в школу.
Я считаю, что странные женщины — не для семейных отношений с детьми. Странная женщина — это ребенок, а мужчине самому хочется порой титьку. И вот нет, не делает она тебя счастливым — так что пусть не ждет, что сделают счастливой ее. Ну да, ну да, я обещал ей счастье. Но я передумал.