У истоков большого стиля война, тюрьма,
с трупа сухой паек — для того, кто жив,
кто еще смотрит кино, как горит зима,
и машины горят, и жар идет от машин.

У истоков большого стиля — удар, омнопон,
резиновый жгут на рану — дыши, дыши —
белые тополя, черные гнезда ворон,
и те, кто меня донес, кто меня зашил.

У истоков большого стиля — сказать: я здесь,
отвечаю за всё, другие тут ни причем,
вот Тебе моя жизнь — вся — от команды «цельсь!»
до толчка в плечо.
… показать весь текст …

Там, где на сетчатке — слепая зона,
где уже залег под брезент Харона,
и уже готов для любви небесной,
там другие лабухи, если честно,
о шести крылах для Него сыграют,
продудят Ему в золотые трубы,
оттого там голос мой замирает,
что меня никто не целует в губы.

Там, где верея, верея да поле,
алая заря мартовского Феба,
там, где жизнь моя без фронтальной доли
скрюченным перстом указует в небо.

Когда в небо взлетает блэкбёрд, муравей обретает крылья,
выбегает на центр танцпола, уже поддатый,
и пока он месит пространство в четыре кия,
его сердце от борта в угол влетает пятый.
И когда она приходит за ним в ночное кафе не в Арле,
и когда она приходит за ним и говорит вставай,
он кладет под голову столик и мурлыкает Боба Марли
no women no cry.
А потом они едут домой и уже с порога,
он швыряет в нее кольцо (вот и нет кольца),
а она снимает с него башмаки Ван Гога
и целует в морду лица.