Я бы, возможно, поверил тебе,
что в доме твоем ружье,
что ты спишь с ним, как другие спят с мужчиной,
целуешь в дуло,
ласкаешь пули,
что каждый вечер
ты падаешь в вечность,
нажимая на спусковой.
Я бы даже поверил твоим лопаткам,
на которых гуашью нарисованы бабочки,
и когда ты смеешься — они взлетают,
обещая вечное лето каждому.
Я бы поверил твоим спущенным джинсам,
что ты готова делить себя
между мной и ружьем,
потому что бабочки исчезают в ванной,
объявляя зиму.
Я бы даже поверил, что мы все еще люди,
и способны друг к другу — по-человечески,
если бы не синие потеки гуаши,
если бы не запах пороха.
Впрочем, возможно, мы все-таки люди,
но от этого не становится легче —
мы на три четверти состоим из вранья,
а мир состоит из нас,
даже на чашке моей написано «кофе»,
но в ней остывает чай.