Такое ныне было лето, горячее, палючее, лето, какого и самые старые старики не упомнят…
Откошеварив, накормив тоскливых людей-тут и есть-то по-настоящему не хочется, все время комок в горле стоит,-Параскева садилась на своё хозяйкино бревнышко. Становилось под самый вечер уже тихо, только комарье вело свой постоянный гомон, приглаживала Параскева Осиповна голову, щурила ореховые глаза и шептала постоянно:"Осподи, хоть бы дождь пошёл, хоть бы уродился продукт на земле на матери".
Всей душой обращалась Параскева к небу, но было оно безмолвной и зловеще, даже вороны не летали над жухлыми кустами…
Вечер и два просила Параскева Осиповна большого дождя. И в этой тиши однажды совсем осмелела она, озлившись на небо. Встала она у своего почетного бревнышка и, даже не осмотревшись кругом, а мало ли кто может подслушать, зарокинула голову, волосы, как одуванчик, распушились по плечам, короткие опухшие ноги сильно уперлись в закаменевшую землю, и казалось, что и трактором не столкнуть сейчас с места задорную женку. Крепкой кости и широка в плечах Параскева, шестипудовики с мукой легко таскала с баржи на длинный угор, с двенадцати лет стояла на неводе, на нижнем крыле, с того времени и закостенела, пошла в ширину…
Белое круглое лицо Параскевы налилось румянцем, словно кто-то жестоко обидел её, и хриплый шепот, наливаясь силой, выкатился из круглого рта:
-Так-перетак, бога мать твою…
Здесь Параскева запнулась, словно кто-то остерегающе толкнул в плечо, а может, ещё больше хлебнула она воздуха после нерешительного зачина, но сейчас совсем осмелела и начала отчаянно костерить бога. Матерщинница Параскева, вся в отца, но так ещё никогда не старалась, вспоминая самые отборные триста тридцать проклятий и посылая их богу. По старинному кучумскому поверию, озлившись на деревню, пошлет бог ветер-запад, а с ним и дождь.