Хочу поведать вам одну познавательную историю. Будучи членом избирательной комиссии, довелось мне заседать в одной из местных школ (здесь и далее фамилии и названия учреждений будут мною сознательно скрыты). День начался с тривиальных сборов. Собрались, пересчитались, погрузились в автобус и поехали. Целью нашей был частный сектор, населенный престарелыми избирателями, лишенными природной возможности собственнолично явиться на приписанные избирательные участки. Мне, как единственному мужчине, вручили сундук для голосования. Для тех, кто не знает, это такой ящик, облепленный пломбами с щелкой для бюллетеней. Итак, вы теперь вполне можете используя фантазию, достаточно точно и в деталях, представить себе вашего покорного слугу, трясущегося и раскачивающегося в скользящем и дергающемся на глухих Муромских глинистых улочках автобусе, в обнимку с драгоценным сундуком, который за каким то хреном пристегнули мне к руке наручником.
Наша группа состояла, как уже говорилось — из меня, двух симпатичных девиц, едва достигших совершеннолетия, являющихся наблюдателями от администрации и крупной тетки — председательницы выездной комиссии. Роль наша сводилась к тому, чтобы мы обошли адреса, указанные в списке, по которым проживали инвалиды и калеки, чтобы дать им шанс отдать свой голос в пользу того или иного кандидата на пост мэра нашего родного города. Не буду пересказывать каждый из сеансов голосования. В каждом из них были и комичные и грустные сцены. По одному из адресов, например, мы были атакованы престарелым футбольным фанатом, который заявил, что мы своим визитом дали повод провафлить гол в ворота его любимой команды. В другом же доме мне пришлось вытаскивать полумертвую одинокую старушку, задыхающуюся от газа, потухшего под закипевшим чайником. Часа через два подобного цирка, меня уже накрыла волна веселого пофигизма и на настороженный старушечий вопрос «Кто там?» я с гитлеровским акцентом заявлял — «Аткрыфай бабка, млеко, яйки, картофан!» Так продолжалось до обеда. После обеда я сдал свой изрядно потяжелевший сундук представителю местной избирательной комиссии, наручники тоже забрали (, и присоединился к рядам стационарной комиссии, расположенной в школе. Теперь мне было велено следить за аборигенами, голосующими как нормальные люди, в «кабинках». Моей новой обязанностью было недопущение проникновения в кабинку более двух избирателей и тотальная слежка за тем, чтобы эти избиратели не тырили из кабинок ручки. Вы все взрослые люди и наверняка уже заметили, что в этой истории чего-то не хватает. Конечно, отвечу я вам, до сих пор я не упомянул про ВОДКУ! А тем не менее она всегда была рядом. Пока мы тряслись в автобусе, мы выпивали, когда заходили к избирателям, нам наливали, и когда мы приехали, нас напоили, и уж конечно в школе был специальный кабинет (английского языка), в котором стояли пакеты с едой и выпивкой, куда с периодичностью два раза в пол часа по одиночке и группами исчезали члены и членихи нашей доблестной комиссии. Даже сам директор школы не брезговал нашим скромным столом. Только хмурый вид наблюдателей удерживал всех нас от вожделенной трапезы. Если б не они, то все бы мы мгновенно подались коллективному импульсу и рванули б в кабинет иняза, но не из-за любви к английскому языку, а по исторической предрасположенности к веселым хмельным удовольствиям.
И вот, пробил час подсчета бюллетеней. Кто хоть раз видел подобный антисоциальный акт унижения простого и бесправного волонтера, тот наверняка прольет скупую горячую слезу за тех, кому довелось, и тех, кому еще только придется пройти через эту бесчеловечную процедуру подсчета, пересчета, сверки, пересверки, подсчета сначала, проверки, перепроверки, панического поиска двух недостающих бюллетеней, счастливого обретения потерянных двух бюллетеней, горькое обнаружение одинаковых номеров и счастливое облегчение от того, что номера одинаковые, а серия то разная… И в дополнение к этому, нудные истеричные реплики наблюдателей, которые уже поняли, что игра на наших нервах подходит к концу, а начинается игра на их собственные жизни.
И вот, торжественный момент! Приехал инкассаторский броневик. Крепкие ребятки в масках сгребли наши уложенные в пачки и завернутые в упаковочную бумагу бюллетени, погрузили и не сказав даже спасибо шумно и с мигалками съеbнули в неизвестном направлении. Эта наблюдательная пиzдобратия тоже разбрелась по домам (уходили группами, опасаясь преследования с нашей стороны) и мы остались одни, наедине с кабинетом иняза. Кстати директор школы никуда не ушел. Он тоже остался наедине. С нами…
Что я вам скажу товарищи… Вам когда-нибудь доводилось жестко бухать с директором школы в кабинете иностранного языка? Вот и мне раньше не доводилось… Однако довелось. Из закуски как оказалось, было все! Салаты, винегреты, колбасы, нарезка, в общем было все, что должно бывать в подобные моменты.
Часы показывали где-то 3 часа ночи. Веселье было в разгаре. Магнитофон блевал Сердючкой, я сидел у окна и размышлял вслух о проблемах образования в России. На этот звук подошел Директор и присоединился к моему монологу. Через пятьдесят секунд между нами уже вспыхнул горячий спор о психологической стороне морального давления на учеников не справляющихся с программой старших классов, однако спор был нагло оборван звуком разбитой салатницы. Изрядная доля оливье было безвозвратно утрачено в пользу школьного паркета. Теперь все внимание было обращено на заслуживающую внимание задницу заместительницы главного бухгалтера, вытирающую злонравия достойные плоды тряпкой, взятой естественно с доски.
Что было потом, память и история милосердно умалчивает, однако ясно помню, что впав в задумчивость, записал на доске строки из Гамлета:
And enterprise of great pitch and moment.
With this regard their currents turn awry.
And lose the name of action…
Что в переводе с древне-английского звучит как:
И начинания, вознесшиеся мощно,
Сворачивая в сторону свой ход
Теряют имя действия…
Однако директор, узрев в этом действии семя вандализма, схватив тряпку принялся стирать стихи, громко жалуясь на то, что оказывается сегодня понедельник, на часах пять утра, а к восьми придут ученики, и доска должна быть чистой. Он только не заметил, что тряпка была та самая, которой двумя часами раньше, заместитель главного бухгалтера подбирала убитого оливье с пола…
В автобус грузились с песнями-плясками. Не представляю, как бы я пошел домой в том виде. Развезли нас по домам, вручили на руки мужьям, женам, мамам-папам или просто, оставили у дверей на коврике. Лишь ночью я не мог избавиться от видения кабинета иностранного языка, с атмосферой прокуренной пьяной вечеринки, загаженными полом и партами и модернистское именное творение товарисча директора на доске с элементами натюрморта из зеленого горошка, кубиков колбасы, яичек и лука, скрепленное все вместе разводами из майонеза…
Кстати все до последнего слова правда и мне лично пришлось пройти через все вышеперечисленные стадии алкоголического восторга. Однако повторения не хочу ни себе не своим врагам. Слишком тяжелы последствия и слишком тяжела ноша совести перед бедными учениками…