В свои двадцать восемь лет Татьяна была девственницей. Для парней находились помоложе и поупруже — посладше. Пожалуй, один только опоек Власов, живущий этажом выше, не терял к ней своего пьяно-жеребячьего интереса.
— Танюха, приходи ко мне на ночь, будем семечки толочь!
Татьяна не удостаивала его даже взглядом, лишь походя произносила незлобиво (чего с него взять-то, с пьяницы):
— Умри, нахал, не для тебя цвела!
Это было вроде ответной шутки по размеру власовского умишка.
Однажды в тоскливый зимний вечер в телефонной трубке раздался до боли знакомый волнующий голос (женатый дяденька, платоническая любовь):
— Таточка, ты всё так недотрогой и ходишь?
— Так и хожу…
-Родная, мои предсказания сбываются: ты превратилась в старую деву. А как твоя маленькая грудка? Ты всё ещё застегиваешь пуговки кофточки до воротника? Ко…
Татьяна зло выдохнула и брякнула трубкой о рычаг.
— Ненавижу! Ненавижу!!! — молотило в висок.
Она поднялась этажом выше. Позвонила. Взлохмаченный Власов с помятым лицом и в линялых трусах, испуганно проговорил:
— Ты чё?! Затопил что ли?
Час спустя, Татьяна яростно отмывалась в собственной ванне от тошнотворных власовских слюней. Потом долго била кулаком себя по голове, грызла и рвала зубами подушку.
Утром, опустошенная и почерневшая, пошла на работу. А вечером в дверь начал скрестись Власов. Татьяна открыла и громко, вульгарно, чтобы слышал весь подъезд, произнесла по слогам:
— Уй-ди, на-хал!Не для те-е-бя цве-ла!!!
Власов сконфуженно пожал плечами и прошептал:
— Так ты чё, ко мне вчера не приходила, что ли?..