Он снова вернётся в районе трёх —
смертельно уставший двуногий бог.
Она будет щуриться, бить хвостом,
сердиться, конечно же, но потом
простит ему запах чужих духов,
простит ему привкус людских грехов —
когда по привычке и не в сезон.
Он в липких гнездовиях макарон
поищет с минуту сакральный смысл —
и двинет тарелку, и скажет: «Рысь,
я знаю, что сука… но ведь люблю…»
Закурит, и в форточку февралю
дохнёт белым дымом.
Она чихнёт.
Он липу заварит, добавит мёд,
ей в синее блюдечко — молока.
Напившись, намоет она бока
и рыжий пушистый тугой живот.
Он что-то летяще черкнёт в блокнот,
она уже знает — поймал слова,
такая забава у божества.
Он ими играет, он тоже — кот,
но в мире двуногих пока живёт.
Она знает точно, что счастье есть:
вот тает в рассвете оконный крест,
и сыплются звёзды за горизонт,
и будущий день откровенно жёлт —
она же калачиком спит у ног,
и дышит размеренно тёплый бог.