Рассказал недавно мой приятель, газетчик с многолетним стажем. Дальше речь пойдет от первого лица, то есть от его имени.
«Каждый солдат носит в своем ранце маршальский жезл!» — сказал Наполеон. Вот и я, после двух лет работы в сельхозотделе районной газете, редактор которой снисходительно печатал сочиняемые мной иногда рассказики, решил замахнуться на повесть.
«Вот напечатаю ее в нашей газете, повесть заметят, пойдут отклики, рецензии, а там и издательство какое-нибудь откликнется», — вдохновенно думал я, ночи просиживая над листами писчей бумаги и покрывая их мелким почерком.
Повесть моя была о любви комбайнера, ударника социалистического труда Григория, и агронома Майи, о выпавших на их долю испытаниях в неурожайный год и, по критериям того времени, явно была обречена на успех.
Я писал днем и ночью, дома и на работе. Исписал сто двадцать семь страниц черновика, читал избранные места из них жене и соседу Петровичу, и им нравилось, особенно Петровичу — под портвешок «Три семерки», что еще больше укрепляло меня в будущем успехе создаваемого произведения.
Наконец, настал тот момент, когда я поженил своих главных героев, предварительно наградив их — одного медалью, вторую орденом за успехи в труде, — и поставил точку. Потом стал переписывать повесть начисто — тогда ведь компьютеров не было, да и машинки-то печатные имелись редко у кого, все рукописи в редакциях обычно перепечатывали штатные машинистки.
Переписывал я свой опус еще неделю, и закончил это муторное дело глубокой ночью, когда жена и годовалый сынишка уже спали.
Я аккуратно сложил повесть стопочкой на столе, а черновик бросил в мусорное ведро. Покурил на балконе напоследок, любуясь яркими звездами на темном небе и предвкушая, как удивлю завтра редакционную машинистку, выложив перед ней повесть для перепечатывания.
Конечно, прекрасная Елена (так мы ее звали за миловидность) поработает для вечности и бесплатно. Тем более, что шеф непременно согласится напечатать мою повесть сначала в нашей газете — наверняка ведь поймет, что благодаря этому он тоже приобретет известность как первооткрыватель моего таланта. Но я все же не жлоб, и подарю Леночке шоколадку. Нет, две!
Ранним утром какая-то неосознанная тревога подняла меня с постели. Жена еще спала (впереди был выходной), а вот Мишаньки в его постельке не было. Его довольное угуканье и какое-то шуршание слышались из гостиной.
Я в трусах выскочил туда и остолбенел: сынишка мой голышом сидел на полу посреди вороха исписанных мной накануне листков и увлеченно рвал их один за другим в клочья. Какие рвал, а на какие сделал, уж извини за такую подробность, большую кучу.
Видимо, мой наследник умудрился вскарабкаться на стул, который я так не предусмотрительно не отодвинул от стола, дотянулся до переписанной набело рукописи и смахнул ее на пол. Ну, а дальше делал там с ней, что хотел. Видать, его как и меня, все-таки тянуло к бумаге!
От горя и разочарования я взвыл белугой и кинулся спасать повесть. Но, увы, больше половины ее были изодрано и испачкано…
Конечно, парень мой был не виноват — мне надо было самому подальше убрать повесть, в шкаф хотя бы. Но разве я мог подумать, что моя кровинушка, мой наследник, оставит на первом моем серьезном труде такой вонючий отзыв?!
К счастью, черновик-то был еще цел. Я достал его измятые страницы из помойного ведра и сразу же после завтрака сел восстанавливать, то есть заново переписывать, утраченные страницы. Однако, заново вчитываясь в содержимое, я все с большим унынием приходил к убежденности: а ведь, в самом деле, все что я написал — унылое говно, и сынуля мой прав. Ну, кому нужна эта длинная занудистая повесть о любви механизаторов на фоне ожидания урожая? Знать, не судьба мне быть писателем.
И я поступил конкретно не так, как Гоголь, но, в принципе, как он: выкинул свою повесть — остатки оригинала с пометками первого своего рецензента, и весь черновик, — опять же в мусорное ведро, и отнес его на помойку. И остался с той поры просто газетчиком".
— Говорят, хорошим! — закончил свой рассказ мой приятель, и потянулся к давно дожидающейся его стопке.
А я, чокнувшись с ним, подумал: блин, как же, видимо, в свое время многим нынешним писателям не хватило такого честного рецензента, как Мишаня!..