— Ошибаешься! — хрипло выкрикнула я ему вслед. — Я не знаю, кем была тебе та светловолосая девушка, которую ты потерял, но я могу понять твою боль…

Он резко развернулся, и лицо его исказилось от бешенства. В два прыжка он одолел расстояние между нами, и я поморщилась, почти физически ощутив, как впиваются его ногти в ладони.

— И не надо строить из себя мученика, — жестко прошептала я, — и отказывать другим в праве на сильные чувства и сильное горе. Я могу понять тебя. Почему же ты не постараешься понять меня? Это ведь моего любимого убили сегодня ночью. Это ведь он лежит сейчас там! Каково мне сейчас думать, что ничего этого не было бы, если бы мы не поссорились ночью, если бы он не ушел из дома? Если бы я могла его остановить? — Последние слова я выкрикнула ему в лицо, будучи готовой к пощечине или удару, который отбросит меня на несколько метров — пропорционально силе ненависти, которую я в нем разбудила. И удар последовал.

Он не рассчитал сил, и я больно, до искр из глаз, впечаталась носом в его плечо, с изумлением поняв, что он не бьет — он обнимает. Так родственники погибших в авиакатастрофе с рыданиями цепляются друг за друга, объединенные общим горем. Так выжившие в крушении лайнера сжимают в объятиях незнакомых попутчиков, чтобы почувствовать себя живыми. Гибель белокурой незнакомки двести лет назад и смерть Глеба сегодня ночью объединила нас общим горем, общей ненавистью к их убийцам и общим сознанием вины…