Бог играл мне сюиту — я был, как Бетховен, глух.
Рисовал мне портреты, но я, как Гомер, не видел.
И тогда, улыбнувшись, он дал мне глаза и слух,
Отошёл от органа, повесил на раму китель.
Я пришёл в эту комнату так, как приходят все:
Обнажённым душой и, что хуже гораздо, телом —
Оловянный солдатик, отлитый играть в войне,
На червлёной доске, разлинованной белым мелом.
Ты стояла напротив — и повесть была проста:
Мы сгорим без остатка друг в друге, как хочет автор.
Я оставлю письмо для него на краю стола,
Ну, а ты осторожно расставишь даты.
И услышит Бетховен, увидит тебя Гомер,
Мир невидимых духов на музыку тел умножив.
Чтобы в комнате слева вечно апостол пел,
Обнажённые души чувствуя тонкой кожей.
Ты стояла напротив и мел был в твоей руке.
Словно карта колоды, которой и нет в помине.
Я был зряч и всё слышал, но только казалось мне —
Бог оставил дары, не сказав, что же делать с ними.